Неправильный красноармеец Забабашкин - Максим Арх

Слова его были обидными, и мне даже захотелось Горшкову за них долбануть, например, в глаз. Но вспомнив о том, что он находится фактически на службе и сейчас выполняет свой служебный долг, к тому же не забывая о двух охранниках с автоматами в руках, что маячили у него за спиной, а также исходя из того, что я действительно был одет как противник, решил вывести следствие на чистую воду:

— Товарищ Горшков, скажите…

Тот меня тут же перебил:

— Я тебе не товарищ. Обращайся ко мне — гражданин начальник.

Сейчас мне нужно было прояснить ситуацию, поэтому на его колкости-заходы я внимания обращать не стал, а спросил со всей почтительностью:

— Горшков, ты что, головой, что ль, тронулся? Что за предъявы? Блин, ты чего, правда думаешь, что я перешёл на сторону противника и сразу же форму его надел? Ты это серьёзно? Это же бред.

— Следствие разберётся, как так получилось, что ты в немецкой форме оказался.

— А я объясню следствию, как так вышло. Но сначала скажу, что я вижу, что ты сам не веришь в то, что сейчас говоришь. Я знаю, что ты знаешь, что я не предатель. Прости за тавтологию.

— Это с чего ты взял? — хмыкнул тот.

— А с того! Если бы вы, и вправду, думали, что я враг, то не положили бы в одну палату с обычными красноармейцами. В камере бы содержали.

— Угадал, — улыбнулся он и показал на двух, что стояли у дверей: — Но я на всякий случай всё же не оставил тебя без опеки. А приставил охрану, — потом вновь посмотрел на меня. — Но ты прав, органы пока не верят в то, что ты предатель. Но, — он мне погрозил пальцем, — органам нужно полное и правдивое объяснение. Органы должны знать всё!

— Не вопрос. Раз должны, то обязательно всё органам расскажу и скрывать ничего не буду, ибо нечего мне скрывать, я ничего плохого не совершил. Наоборот, много полезных дел сделал.

— Я слушаю, — сказал тот, достав из планшета несколько листов и карандаш.

— Так вот, уважаемые органы, попробуйте вникнуть в услышанное. Вы предполагаете, что я перешёл на сторону врага? Но, товарищ Горшков, скажи честно, часто так бывает, чтобы переходящие на сторону врага, возвращались с трофеем в виде немецкого полковника и Маньки? — и на всякий случай уточнил: — Это лошадь. — Потом понял, что мои слова опять всё запутывают и спросил: — Вы, я надеюсь, их поймали? Имейте в виду, полковник это не просто полковник, а явно при делах. Он был мной взят у артиллерийской батареи, когда приехал на неё с инспекцией. Так что, наверняка, он должен много знать.

— Гм, — задумался следователь, поправил фуражку и спросил: — Ты хочешь сказать, что это настоящий полковник?

— А какой ещё-то? Не игрушечный же. Разумеется — настоящий.

— И откуда ты его взял, очень интересно было бы узнать? Насколько я теперь знаю, на той позиции, которую ты оставил, никаких полковников Вермахта не было и уж тем более артиллерийских батарей. Или ты хочешь сказать, что этот полковник шёл вместе с немецкими пехотинцами в атаку, и ты его захватил?

— Не совсем так. Но то, что я его захватил — это правда. А вот захватил я его не в лесопосадке, а у гаубичной батареи, о которой говорил ранее.

— Немецкой? — уточнил следователь и сел на табурет, что стоял рядом.

Я это воспринял как добрый знак и сказал:

— Конечно, немецкой. Насколько я знаю, у нас гаубиц нет.

— Но как ты туда попал? Зачем? И почему на тебе немецкая форма?

— Так без неё я вряд ли бы сумел бы туда пробраться.

— А кто тебе приказал туда пробираться? Зачем ты туда ходил?

— Никто не приказал, — пожал я ноющими плечами. — Я просто пошёл туда и уговорил артиллеристов стрелять не по нам, а по своим.

— Как уговорил?

— Разумеется, добрым словом. Ведь их было больше чем меня, и угрожать пистолетом я им не мог.

Горшков поморщился.

— Что за глупость? Ты хочешь сказать, что немцы начали стрелять по танкам, потому что послушали тебя?

— А по какой ещё причине они сосредоточили огонь по колоннам? Просто так? Из любопытства, что будет, если боеприпас израсходовать, стреляя не по советским войскам, а по своим? — хохотнул я, хотя мой смешок прозвучал скорее как какое-то кряканье. — Я им сказал стрелять, куда надо. И им, и миномётчикам, — потом чуть подумал и всё же ради правды и истины добавил: — Правда, мне в этом помогал один Фриц.

— Что за фриц? Как долго ты его знал? Где и при каких обстоятельствах вы с ним впервые познакомились. Кто ещё был с вами в сговоре? — тут же завёлся мамлей.

— Да погоди ты тараторить, — перебил я его. — Давай по порядку свои вопросы задавай. А то и так голова болит, а ты ещё не пойми что спрашиваешь. Да и вообще, ты не ту мне методичку стал озвучивать. Ты что, забыл, что органы меня врагом не считают? Так что не надо спрашивать про подельников.

— Гм, ну да. Ладно, говори дальше.

— А дальше давай так: один вопрос — один ответ. Впрочем, — тут мне в голову пришла мысль, — давай лучше по-другому сделаем. Я сейчас глотну воды и всё подробно тебе расскажу. И ты мои слова запиши на бумаге, чтобы не забыть. И если, после услышанного, у тебя ещё возникнут ко мне какие-нибудь вопросы, то ты мне их задашь, а я отвечу. Идёт?

Горшков был не против. Мне дали стакан воды и я, утолив жажду, почесал перемотанной рукой на перемотанной бинтами голове перемотанную щёку, и начал повествование:

— Записывай. После того, как в результате наступления немецкой пехоты в лесополосе остался один и был окружён, я понял, что действовать мне нужно, исходя из быстро меняющейся обстановки. И первым делом я…

Мой рассказ занял не более десяти минут. Никаких особых красок я в повествование не вносил, а сыпал только голыми цифрами и не менее голыми фактами.

Но, тем не менее, рассказывал я о своём рейде довольно подробно. Это