Порнографическая поэма - Майкл Тернер

Если порнография теряет качество экзистенциального одиночества, перемещаясь из области фантазии без места и времени в реальный мир, то она перестает быть предохранительным клапаном. Вместо этого она начинает просто показывать реальные отношения в реальном мире.

Наши с Робином дела быстро пошли в гору. Каждый показ приносил новые заказы, и их становилось все больше. В общем, все оказалось так, как и предсказывал Робин. Однажды мы умудрились в течение дня показать фильм в пяти разных местах. Впрочем, обычно каждый показ повторялся пять или больше раз, поскольку зрители, посмотрев фильм, хотели смотреть еще и еще, пока не надоест. Не могу передать, насколько скучно все это было для меня самого. Единственным интересом в этом деле для меня были деньги. За месяц мы с Робином заработали каждый по три тысячи.

— Что вы сделали с этими деньгами?

— Спрятал.

— Где?

— Я зарыл их в землю в жестянке.

— Где вы зарыли их?

— Около железной дороги, под кустом черной смородины.

— Вы действовали исходя из предположения, что молния не ударяет в одно место дважды?

— Вы правы.

— А Робин? Как он распорядился своей долей?

— В основном пропустил через нос.

Как я уже говорил, мой первый самостоятельный показ состоялся в доме коллекционера произведений искусства. Он жил на Норт-шор, по соседству с фешенебельным отелем под названием «Бритиш пропертик». В общем, местечко типа Шогнесси.

С первой получки Робин купил мне пару панталон типа тех, в которых я был у Макса, но еще более тугих. Он настоял на том, чтобы я ходил в них на все показы, выставив гениталии.

— Мы должны бросить вызов, — сказал он.

Он научил меня, как все время поддерживать половой член в состоянии полуэрекции. Забавный трюк.

Кроме того, Робин заставлял меня носить рубашку типа гондольерской.

— Прекрасно, — заявил он, когда я надел ее в магазине. — Очень удачно подчеркивает твою грудь.

— Скорее уж мои вены, — пожаловался я, с трудом опуская руки. В качестве компромиссного решения мы купили точно такую же, но на размер больше.

Наконец дошла очередь и до моих волос.

— Я думаю, надо подстричь коротко, — произнес Робин, усаживая меня перед зеркалом и доставая пульверизатор. — Короткий ежик.

Я стал отказываться.

— У мамы возникнут подозрения, если я явлюсь ночью без волос, — сказал я. — Как я объясню ей это? Она отлично знает моего парикмахера.

Но приятель настаивал.

— Нам нужно что-нибудь свеженькое, чтобы твой имидж приобрел законченность, — промолвил он, лязгая ножницами.

Пришлось согласиться. Робин придумал десяток объяснений, которые можно было представить маме. Впрочем, оказалось, что она даже не заметила мою новую прическу.

Когда я вышел на улицу, шел снег. Дом коллекционера оказался довольно скромным по сравнению с соседними усадьбами: одноэтажное ранчо в окружении подстриженных кустов. Хозяин, робко улыбаясь, сам открыл дверь. От его говорливости во время нашей первой встречи не осталось и следа. На самом деле у него был несколько рассеянный вид, как будто мы оторвали его от какого-то дела. Как оказалось, он обедал.

Из прихожей, куда я вошел, через открытую дверь была видна столовая. Вокруг обеденного стола сидело с дюжину гостей. Они ели что-то похожее на шербет, поддерживая светскую беседу. Я не успел как следует рассмотреть их, поскольку коллекционер сразу же повел меня в другую комнату. Там он попросил меня располагаться и готовить все, что нужно для показа фильма, сказав, что они скоро закончат обед и придут. Он расчистил место на стене для экрана. Я поблагодарил его, стараясь выглядеть профессионально. Однако вместо того, чтобы оценить мой профессионализм, коллекционер осмотрел меня сверху донизу и сказал, что я прекрасно выгляжу. Он особенно похвалил мою рубашку. Я был просто уничтожен. Я подумал, не уйти ли мне немедленно, но после короткого размышления решил не делать этого, а лучше продемонстрировать мой профессионализм на деле.

Я установил проектор, зарядил фильм и стал ждать. Через открытую дверь до меня доносились голоса из столовой. Один из них особенно привлекал внимание. Он был низкий и сильный; его обладатель, очевидно из Англии, говорил неспешно, но твердо, правильно и ясно. Я бы решил, что голос принадлежит мужчине, если бы еще в прихожей не заметил, что говорит женщина. А говорила она вот что:

— …так что да, полагаю, это было в 1963 году, мы были в Нью-Йорке, да, и как раз только что посмотрели «Тело-глаз» Кароли Шнееманн. Прекрасная работа. И Мартину очень понравились эти зонты — он просто влюбился в них. Он сказал, что собирается купить их. Я сказала ему, что это невозможно — ведь они были частью представления Кароли. В наше время, как каждому известно, представления стали совершенно эфемерными и беспредметными. Так что ни у кого не может даже возникнуть мысли купить реквизит. Потому что он используется в спектакле. Но для Мартина все было просто. Он сказал, что просто подойдет к артистке, когда та смоет грим, и предложит сто долларов.

Смех. Мужской усталый вздох. Затем вялый протест:

— Да нет, Джо-Джо, все было совсем не так. Я не говорил, что собираюсь…

Но Джо-Джо не дала ему договорить.

— Мартин повернулся ко мне и сказал чванливо: «Я член комитета, и — черт возьми! — я сделаю все, что захочу!»

Смех.

— Тогда я сказала, что в таком случае он должен купить и артистку, поскольку без нее работа бессмысленна, неполна и вообще не имеет никакой ценности. Совсем как этот мальчик в соседней комнате.

Пауза.

— Я имею в виду — давайте не будем обманывать себя, — что, когда будем смотреть фильм, настанет момент, когда мы обнаружим, что смотрим на этого молодого человека, спрашивая себя, как могло случиться, что он вошел в наши жизни со своим фильмом, в котором, как нам сказали, есть сцена совокупления женщины с собакой. Вы понимаете, о чем я говорю? Каким образом этот молодой человек будет навсегда связан для нас с фильмом?

Никто ничего не ответил. Я почувствовал неприятный холодок внутри. Из столовой доносился только скрип ложек о тарелки. Что же теперь? Скажет ли кто-нибудь что-нибудь наконец? Сменит тему? Или продолжит в том же русле? Я не мог смириться с мыслью, что они сидят и молча думают обо мне. Может быть, они размышляют, слышал ли я слова Джо-Джо? Но вот наконец кто-то заговорил. А, коллекционер.

— Мартин, но скажите мне, вы находили зонтики Шнееманн фаллическими, или же они скорее символы йони[39]?