Счастье рядом - Аннэ Фрейтаг

Я знаю, что другим это неинтересно, но, если серьезно, меня они тоже не особо интересуют. Они там, снаружи, а мы здесь, внутри, далеко от всех. Словно реальность попрощалась с нами на рассвете. Мы плывем в мыльном пузыре и знаем точно, что он скоро лопнет. Но пока он цел. Он защищает нас, как кожа защищает организм. Я счастлива. Здесь и сейчас. Невероятно счастлива. И не могу перестать улыбаться. В первый раз мне не хочется спрятаться. Оскар видел мой шрам, а я видела его. И он по сравнению с моим крохотный. Я закрываю глаза и думаю о том сне. О Тине, об Оскаре и о том, как я себя чувствовала. А потом о том, как я чувствую себя сейчас. Полностью обнаженная в руках Оскара. Я показала ему, какая на самом деле. Показала все в себе. И он остался. Более того, он любит меня. Я открываю глаза и, смеясь, качаю головой, потому что даже не верю в это. Он меня любит. Оскар делает глубокий вдох и сонно моргает. А я смотрю на него сияющими глазами.

– Доброе утро, – шепчет он хрипло и ухмыляется. – Ты, наверное, уже не спишь.

– Да, не сплю, – улыбаясь, отвечаю я.

Оскар берет бутылку с водой, которая стоит рядом с нами, и, сделав большой глоток, говорит:

– Сколько сейчас времени? – его голос звучит шершаво и хрипло. Таким голос можно услышать, только если хорошо знаешь человека. Когда вы близки друг другу. Когда вы просыпаетесь вместе. – Креветка?

– Подожди, я посмотрю. – Я сажусь, беру телефон и нажимаю на кнопку сбоку. 17:31. – Полшестого.

– Тогда мы должны потихоньку выдвигаться.

– Уже?

Оскар протягивает мне бутылку, и я пью. Вода теплая и застоявшаяся, поэтому я морщу лицо.

– Фу.

– Да, знаю, она отвратительна, – ухмыляется он. – Но другие бутылки в машине.

– Мы правда должны ехать?

Он облокачивается и убирает волосы со лба.

– Да, пока соберемся, пока доедем, будет уже восемь. – Оскар нежно гладит меня по щеке. – Самое время поесть.

– М-м, – мычу я и киваю. – Ты сильно проголодался?

– А ты нет?

– Ну да, – отвечаю я. – Только я не про еду.

Оскар начинает громко смеяться и прижимает меня к себе. Он держит меня так крепко, что я едва могу дышать. Я чувствую телом его голую кожу и как от смеха напрягается его пресс. По спине бегут ледяные мурашки и опускаются к ногам, когда я нежно провожу пальцами между нашими телами. Оскар прекращает смеяться, но его пресс остается напряженным. Я чувствую пальцами дорожку из волос, затем невероятно мягкую кожу. Когда я начинаю водить рукой вверх-вниз, Оскар делает резкий вдох. Мне нравится ощущать твердость рукой и слышать его поверхностное дыхание. Оскар смотрит на меня, и его глаза сверкают. Я вижу поцелуй в его глазах еще до того, как он прикасается ко мне губами.

Мы подъезжаем к Пескаре уже около девяти. Я быстро пишу маме сообщение, а затем выхожу из машины. Вечерние сумерки легли на город, и на холме ютятся дома. В полумраке виднеется свет уличных фонарей и окон квартир.

Улицы пустые. Ни одна продуктовая тележка на свете не справилась бы с такими дорогами, поэтому мы отправляемся на поиски кафе поближе к морю. К сожалению, не находим, потому что все либо забито людьми, либо выглядит ужасно. Мы с Оскаром прогуливаемся, держась за руки, по набережной. Соломенные зонтики, подобно китайским пагодам, устремляются вверх. Шум прибоя сопровождает нас все это время. Я замечаю табачный магазин на углу улицы и вспоминаю про письма.

– Как думаешь, я найду там почтовые марки?

– Может быть, – отвечает Оскар. – А что? Ты хочешь отправить открытку?

– Нет, письма.

– Письма? – Он вопросительно смотрит на меня. – Когда ты их написала?

– После нашей ссоры, – говорю я.

– Понял. – Оскар долго смотрит на меня. – Это… прощальные письма?

– Не совсем.

– А именно?

– Может, и прощальные, – признаюсь я. – Я не хочу упустить момент, понимаешь?

– Упустить момент?

– Я думала, будет неплохо написать вещи, о которых я не могу сказать.

Я хожу туда-сюда перед магазинчиком, пока Тесс отправляет свои письма. Я никогда не скажу ей этого, но меня задело то, что она не написала письма мне. Я слышу звон маленького колокольчика сзади и оборачиваюсь. Тесс смотрит на меня, и я знаю, что, если не поменяю тему для размышлений, она раскусит меня в любой момент.

– Не будет ли это слишком убого, если мы просто купим вон там пиццу и съедим ее на пляже? – спрашиваю я и показываю головой на магазинчик, у которого стоит длинная очередь.

– В смысле убого? – спрашивает она и смотрит на меня.

– Ну, во-первых, мы только вчера ели пиццу, а во-вторых, я хотел пригласить тебя на ужин в какое-нибудь шикарное местечко.

– Не стоит. Тем более я готова есть пиццу каждый день, – ухмыляется она. – Она, должно быть, действительно вкусная, раз там стоит такая толпа, – она показывает на кучу людей, которые ждут своей очереди, чтобы сделать заказ.

– Тогда пицца на пляже?

Она улыбается и кивает.

– Да, пицца на пляже.

Мы стоим у прилавка и ждем, когда наконец до нас дойдет очередь. Я до сих пор разочарован, хотя не вправе обижаться на нее. Я пытаюсь думать о чем-нибудь другом. О чем угодно, только не сочувствовать самому себе. Мой взгляд падает на загорелое лицо Тесс и ее выразительные глаза, и внезапно я вспоминаю, как она выглядела пару дней назад, когда лежала в машине «Скорой помощи». Какая бледная она была. Я не знаю, что меня тогда больше напугало. То, что я не мог ничего сделать, или слова санитаров о том, что она была близка к смерти. От этих мыслей у меня сжимается грудная клетка. Тесс, кажется, почувствовала мой взгляд, потому что резко поворачивается ко мне и улыбается. Ее глаза светятся. Когда я смотрю на нее, кажется, что ее маленький мир в полном порядке. Я вспоминаю, как она сказала мне, что только со мной поняла, что такое быть счастливой. И эта мысль, что для счастья ей достаточно моего присутствия, заставляет меня улыбнуться. Мне не нужно никакого письма, чтобы знать, о чем думает Тесс. Она говорит мне это.

Мы сидим на теплом пляже с огромной коробкой пиццы и двумя большими бутылками холодного персикового чая. Волны накатывают на берег, а затем вода с бульканьем отходит назад. Над нами сияют звезды, и в паре метров от нас парень играет на гитаре и поет, развлекая собравшуюся толпу вокруг него.

Я отрываю первый кусок, и от запаха ветчины, расплавленного сыра и свежего базилика у меня текут слюнки. Когда я в первый раз откусываю, в моем рту начинается пир.