Смена командования - Элизабет Зухер Мун

Рут Энн искоса посмотрела на него и подумала, что ему еще многому предстоит научиться. Она протянула руку к корзинке с инструментами.

— А пока что… — Она дала ему тяпку и кивнула в сторону теплицы, к которой он прислонился.

Ронни улыбнулся:

— Вы никогда не отдыхаете, правда?

— Если не забываешь про работу, то всегда все успеваешь сделать, — ответила Рут Энн. — Вон те колючие сорняки.

— Хорошо, мэм, — Ронни улыбнулся ей в ответ. — Понемногу я все освою.

— Между прочим, — ей было легче говорить с ним, когда он склонился над грядкой, — эти ваши двойняшки… мне никак не верится, что Рафаэлла могла родить таких крепышей… она у вас такая миниатюрная.

Уши у Ронни покраснели.

— Так оно и есть, — быстро ответил он. — Мы усыновили их.

— Для Бога все равны, — сказала Рут Энн. — Но меня мучает один вопрос. Относительно Саломара. Я знаю, что веду себя бесцеремонно, но он мне кое-кого напоминает.

Ронни покраснел еще больше и очень сдержанно спросил:

— Кого же?

— Мне кажется… — Рут Энн опустила руку с иголкой, потому что рука начала дрожать. — Мне кажется, он напоминает мне мужа. И вот я думаю, раз он так напоминает мне Митча, то, наверное, и вы не случайно так волнуетесь. Вы к нам необыкновенно добры, и мне совсем не хочется причинять неудобства и беспокойство. Но если… если все так, как мне кажется, то я бы хотела, чтобы вы знали, что я совершенно не возражаю. Я даже рада, что мальчик здесь. Оба мальчика.

Ронни ничего не ответил, но так резко ударил тяпкой по грядке, что земля полетела во 'все стороны.

— Больше я не буду говорить на эту тему, — сказала Рут Энн.

— Все… в порядке. — Ронни повернулся к ней, глаза у него блестели от слез. — Я… мы… не знали, что вы приедете сюда, иначе… Ох, я все так запутываю, Раф-фа убьет меня за это. Но раз уж вы сами догадались, то так тому и быть…

— Я родила этому мужчине девятерых детей. Я узнаю их из тысячи, — ответила Рут Энн. Она ничего не сказала об отце Питера, хотя прекрасно знала, кто это.

— Брюн хотела, чтобы они жили в хорошей семье. Она боялась, что, их могут выкрасть, а потом использовать в каких-то политических целях.

— Не надо оправдывать ее передо мной. — Рут Энн все еще не могла понять, как женщина может отдать своих детей кому-то другому, но спорить она не собиралась. Если бы Брюн не отдала мальчиков, Тут Энн никогда бы не увидела их. — Вы даже не представляете, как хорошо, что эти дети здесь. Я так много думала об этом. Митча я уже никогда не увижу, но я очень волновалась за будущее этих детей. Как вы думаете, Раффа не будет на меня сердиться? Я обещаю вам ни во что не вмешиваться.

— Все шишки достанутся мне, — ответил Рон-ни. — Рут Энн, вы совершенно необыкновенная женщина.

— Я стараюсь, как могу, — спокойно сказала Рут Энн, но ей было приятно услышать похвалу. Она встала и откинула голову. — Благодарю Бога, что вы не рассердились на меня и что в будущем не будете изолировать мальчика. Я думала, что уже не буду счастлива, но, кажется, такой счастливой, как здесь, я не была никогда.

Доброта, Нуова Веница, Санта Люсия

Член Ордена Клинков после выполнения специального задания должен обязательно исповедаться у священника Ордена. Но даже на такой исповеди говорить можно было далеко не все, если, конечно, хочешь остаться в живых. Священники обладали правом, божественным и юридическим, выносить приговор, в том числе и смертный.

Хостайт Фиедди молча преклонил колено в ожидании прихода священника. Он думал о предстоящей исповеди, о том, что стоит говорить, а что не стоит. Когда Хостойт был молодым, он плохо понимал разницу между отчетом и исповедью, но теперь уже привык ко всем хитростям Ордена.

Тихо прозвенел колокольчик, и Хостайт произнес начальные слова старинного обряда: «Прости меня…». Он говорил и говорил, продолжая думать о том, чего говорить не следует. Как отделяют коз от овец, он отделял ту правду, в которой можно покаяться, от той, о которой следует умолчать, если хочешь остаться маэстро фехтования.

— Тебя давно не было, — заметил священник.

— Я выполнял задание, — ответил Хостайт. — Был в далеких мирах.

— За пределами Церкви? — спросил священник.

— Ничто не может быть за пределами Церкви, — ответил Хостайт. — Но я был вне досягаемости священников Ордена Клинков.

— Хорошо. Продолжай.

Он выкладывал все, что обременяло душу: рассказывал о соблазнах, перед которыми не устоял, и о соблазнах, которые остались лишь в помыслах, о приказах, которые исполнял, и о приказах, которые нарушал. Он каялся искренне, от всего сердца, каялся в том, что совершил по необходимости, выполняя свой долг. Если бы он мог, то предпочел бы жить так, чтобы больше не в чем было раскаиваться, разве что в минутном вожделении по отношению к дочери какого-нибудь соседа.

— А другие грехи за тобой водятся… похоть, к примеру?

Священники всегда спрашивают о блудных помыслах, прекрасно зная, что положение Хостайта и определенные условия, в которые он был поставлен, полностью исключили эту сторону жизни. Но Хос-тайт ответил, как отвечал всегда, и, как всегда, получил епитимью в полной кротости духа. Когда он состарится, когда потеряет возможность выполнять свой долг, он исповедуется в последних грехах и отойдет в мир иной с чистым сердцем. Тогда и только тогда он перестанет быть Тенью танцоров и наполнится светом. Так ему было обещано, в это он верил.

Для него не существовало никакой другой жизни, никакого другого будущего.

— Хостайт! — его мечты прервал окрик Мастера.

— Милорд. — Хостайт легко поднялся с колен и обернулся.

— Председатель желает услышать подробный отчет о положении дел в Правящих Династиях.

— Милорд.

— Сегодня днем мы получим аудиенцию. Я пойду с тобой вместе с Ягином Персеем. — Персей, еще один маэстро, недавно завершивший свою миссию в Правящих Династиях. Хостайт старше его на три года, но Персей первоклассный агент. — А сейчас отправляйтесь к портному Ордена, он примерит вам костюм.

— Да, милорд. — Хостайт поклонился. Мастер вышел из часовни, а Хостайт отправился в кладовые Ордена, где хранились наряды, которые могли пригодиться его членам. Он мало задумывался о предстоящей аудиенции. Ходило много слухов об аудиенциях у Председателя, но Хостайт уже бывал на подобных приемах и ничего не боялся. Он не боялся даже смерти.

Костюм, в котором маэстро фехтования должен был предстать перед Председателем, выглядел довольно просто. Черное трико, как вторая кожа, облегало тело. Задумай он взять с собой какое-нибудь оружие, спрятать его было бы абсолютно негде. Алый бархатный берет и туфли того же цвета мог носить только маэстро фехтования. Через эполеты на плечах были продеты золотой, зеленый и красный шелковые шнуры. По этим шнурам можно было узнать о нем абсолютно все: и степень его мастерства, и количество убитых врагов как у себя на родине, так и в далеких мирах, — если, конечно, владеть символикой. Председатель, естественно, владеет. Хостайт примерял туфли, когда в комнату вошел Ягин Персей. Он молча кивнул Хостайту. Хостайт кивнул в ответ. Они не имели право обсуждать что бы то ни было, пока не доложат обо всем Председателю. В противном случае их могли заподозрить в сговоре.