Светофор, шушера и другие граждане - Александра Николаенко

«Ааааааааааа!» – завопил и Вася, стараясь выкрутится из лап Кобылина.

Но силы были неравны, и, бросив труп ненавистного шершня в шкафу, Кобылин, растопырив ужасные пальцы, бросился на изменщицу.

Задушив и ее, Кобылин накинул пальто и бросился в свою квартиру, где (казалось ему) у него от Пусякина дети и жена с Пусякиным шуры-муры…

Так лишился ума ведущий менеджер финансового отдела ООО «Роспромсвет» Семен Петрович Кобылин. И его поймали на площади Народного ополчения, перед памятником, где он кричал «Беееее!», кусал прохожих зубами и съел все гвоздики.

А черт тем временем походил по квартире задушенной бедняжки (Леночки из бух. отдела), никакого Пусякина там не нашёл… (это ведь от него, сатаненка, пахло козлятиной), и он походил, поцокал, пошлепал язычком у себя в серых деснах и открыл по случаю победы бутылку «Советского»…

К одному человеку, скульптору похоронного бюро «Светлая память» И. А. Курочкину, когда он у себя в мастерской выпивал с бюстом профессора Александра Сергеевича Краепятова (академика Краепятова) за его здоровье, явился сам он. Усопший.

Покойный Краепятов.

Профессор.

«Твое здоровье, брат г-голова!» – только что, дружелюбно чокнувшись с головой, выговорил скульптор ПБ «Светлая память», как вдруг на лестничной площадке раздался лязг лифтовой челюсти, вой домовой шахты, и приставленная к мастерской под косым углом (однако же запертая на цепочку) дверь мастера вздрогнула и пошатнулась.

Жалобно звякнули алюминиевые звенья цепи. Покосилась на гвозде подкова на счастье (подарок старого друга), и сама натура, опрокинув на своем пути жалкую преграду дверной коробки, мрачно ступила внутрь темной коридорной кишки мастерской (помещение чердачного типа, цокольный этаж), окруженная клубами пепла, пыли и потолочной штукатурки.

Радио «Маяк» оборвало свою передачу.

Кот художника Брюля (разноцветный кот всякой масти в полоску и с зелеными ушами…)

Да, у Брюли были зеленые уши, но в этой котовьей подробности не было ничего потустороннего. Ничего неестественного; тем более в этом не было решительно ничего сверхъестественного, чтобы этим можно было порадовать любопытство читателя.

Просто хозяин мастерской на «Трубной», скульптор И. А., был творческий человек; и в перерывах между работой над надгробными монументами писал маслом на стенах своей мастерской, стеллажах и шкафу (и на холодильнике тоже) абстракционные зеленые пятна.

Высказывая свою душу.

Мастер не может жить, не высказывая никому свою душу. Так Курочкин И. А. высказывал свою душу всем свободным поверхностям мастерской, и это занятие приносило ему радость, всю, какую могло принести.

Так что у кота Курочкина Брюли всегда были зеленые уши. Зеленые уши, разных оттенков. (В зависимости от настроения мастера.)

Как мы уже упомянули, в этом не было ничего сверхъестественного. Вполне себе объяснимый творческий процесс.

Так, покойный профессор Краепятов вступил в мастерскую, а котяра выпал с верхней полки распахнутого настежь холодильника.

Потому что у Курочкина был абсолютно пустой холодильник и он хранил его распахнутым, из соображения экономии электричества. И Брюля жил в холодильнике, как у Христа за пазухой. Так, при появлении в мастерской покойного Брюля выпрыгнул из распахнутого холодильника и удалился в щели, между составленных заготовок надгробий и памятных стел.

И там Брюля растворился, как не бывал, а усопший, очень недовольный, как и бывал все последнее время, при жизни, решительно вошел в мастерскую, и Курочкин И. А. позеленел.

(Вы бы, наверное, тоже… на его месте.)

Тем временем зловещий профессор, громко шелкая начищенными ботинками, стремительно прошел к длинному столу мастера, где, меж прочими заготовками, завернутыми во влажную холстину (серая глина), грязными тарелками и стаканами, была установлена его голова, и, даже не сочтя нужным поздороваться с позеленелым хозяином, с недовольством стал, выкатив мутные глаза в свой портрет.

Усопший молчал, и в этом гробовом молчании, с тоской вглядываясь в суровое, восковое лицо покойного, Курочкин к своему стыду понял, что уже полностью готовый, отполированный бюст Краепятова не имеет ничего общего со своим хозяином. Честно признаться, Курочкин не особенно-то и старался со сходством. На стеллажах у него хранились, также прикрытые тряпочками, уже готовые отказные бюсты, и он этих готовых «отказников» сверял с фото новых заказчиков и (сами понимаете) перепродавал…

Юлил немного, да (кто из нас без греха), но родственники оставались довольны, так же, как мастер, находя в чужих покойниках сходство со своими.

Немного придя в себя, Курочкин засуетился. Он вскочил с табурета и, даже опрокинув его, хотел протянуть усопшему для знакомства руку, но тут же смущенно отдернул ее, не найдя в лице натурщика ответного желания познакомиться.

Тогда Курочкин засуетился еще больше и, еще больше смущаясь, предложил гостю чаю с баранками.

Но тот, поведя шерстяной серебряной бровью над ржавой раковиной и грязной плитой, по которой ползали рыжеусые длинные прусаки, холодно покачал головой и указал скульптору обратно, на табуретку. Тот, покорно согнувшись, дрожащими руками восстановил мебель и, с этим движением полностью лишившись бодрости и воли, робкий и зеленый (гораздо зеленее и робче покойного), опустился напротив профессора.

– Неплохо, – вдруг произнес покойный в звенящей тишине, и эти слова пролились бальзамом в оробевшую перед полтергейстом душу окаменевшего мастера.

– Однако… – Тут покойный профессор вытянул из рукава пиджака белую восковую руку и пальцами красноречиво провел у себя в бороде. Вместе с этим задумчивым жестом гостя Курочкин с зябким страхом заметил, что у покойного, в самом деле, есть борода… А у бюста ее, оказывается, нет.

«Нет бороды! Мышь пучеглазая! Как же я мог так опростоволоситься?» – покрываясь рыбьим потом, сообразил мастер ПБ, одновременно припоминая, что у него была где-то на стеллажах похожая на покойного «отказная», почти лицо в лицо, и даже с бородой.

– Однако! Хм… – повторил покойный, протягивая руки к своему бюсту и медленно поворачивая его по часовой стрелке. – Где же у меня борода? Я, знаете ли, ношу бороду двадцать пять лет, и с ней меня знают. Я боюсь, без бороды меня не узнают. Там. – Тут усопший указал мастеру пальцем вверх, и Курочкин съежился. – Вы не находите? – И мертвец уставился поверх своего бюста на мастера и застучал по столешнице костяшками.

Курочкин привык к критике. Недаром у него на стеллажах скопилось столько «отказников» и был совершенно пуст его холодильник. И его кошелек.

И он от критики даже опять чуть взбодрился и издал горлом какой-то возразительный, мышиный писк.

– Но, в общем, ничего. Ничего, – согласился с писком покойный. – В целом… (Тут на душу Курочкина опять пролился бальзам, и он воспрял), – однако…