Состояние свободы - Нил Мукерджи

Милли чувствовала себя подавленной. Вачани помогли ей открыть банковский счет и объяснили, как сделать так, чтобы отправлять деньги (бо́льшую их часть) домой. Но как ей попросить, чтобы они повысили ей зарплату? А что, если они разозлятся и уволят ее? Куда она пойдет жить?

Но спустя четыре месяца жизни в «Сух Нивасе» открылось то, что начало беспокоить ее еще больше: ей не разрешалось покидать здание. До этого она выходила из квартиры только в санузел на парковке. Про этот запрет ей никто изначально не сказал, но она сама постепенно начала догадываться о его существовании. Поначалу ей не казалось странным или подозрительным, что, если в доме заканчивалось молоко, то хозяева просто пили чай без молока, вместо того чтобы отправить ее за ним в магазин. Целое блюдо могли не приготовить только из-за того, что не хватало одного ингредиента, который можно было спокойно купить в ближайшем продуктовом магазине, но Милли туда никогда не посылали.

Не замечая того, что ее намеренно никуда не выпускали из дома, Милли как-то предложила:

– Я могу сходить в магазин и купить хозяйственное мыло. Просто скажите мне, куда идти и какая марка у того, что вы обычно берете.

– В этом нет никакой необходимости, – сказала ей Хемали. – Мы завтра отправим водителя в магазин.

Милли одновременно пугал и ужасно интересовал мир за пределами ворот «Сух Нивас». Она не видела ничего, кроме широкой дороги, проходившей рядом, и ей с каждым днем все больше хотелось выбежать за пределы огороженной территории и посмотреть, что там есть еще. Иногда она нарочно делала вид, что моет окна, выходящие на улицу, а как только понимала, что за ней никто не следит, то просто стояла и смотрела, что происходит снаружи. Два больших дерева росли прямо под окнами – она не знала, как они называются. По улице шли люди, ехали машины, грузовики, велосипеды и такси. Продавцы раскладывали свой товар на противоположной стороне улицы. Они продавали всякую всячину: снеки, огурцы, вада пав[122] и пав бхаджи[123], карамболу, арахис… Милли так и хотелось выбежать на улицу и все это попробовать, вдохнуть эти запахи, ощутить на своей коже теплый, влажный воздух. Весь мир был в движении, и только она сидела в доме, словно была посажена на цепь. Спустя какое-то время она даже начала узнавать тех, кто частенько появлялся на этой дороге. Каждое воскресное утро приходила женщина с корзиной на голове, в которой лежала посуда из нержавеющей стали. Она громко и протяжно кричала, оповещая о своем приходе. Был мужчина, собирающий одежду для глажки у людей из окрестных домов. Он складывал все вещи в огромную простыню, а потом закидывал ее на багажник своего велосипеда. Два раза в неделю он приходил и к Вачани. Конечно, продавцы постоянно сидели на своих местах, но они были слишком далеко, чтобы Милли могла увидеть их лица. Один молодой человек проходил по этой дороге каждый день в пять часов вечера. Она запомнила его, так как однажды, пока она смотрела на него из окна, он поднял глаза вверх, и их взгляды на секунду встретились, прежде чем Милли успела отвести глаза в сторону. Она бы этого не запомнила, если бы ситуация не повторилась где-то через неделю, а затем еще раз. Три раза – это уже не случайность. С тех пор всякий раз, когда он смотрел вверх, Милли тут же отводила взгляд в сторону, хоть и позволяла себе (и возможно, ему тоже) ту роскошь, которую можно было назвать только одним словом – ожидание; ожидание того, как он пройдет мимо, а она выглянет из окна точно в этот момент.

Первый раз Милли напрямую строго запретили выходить за пределы тяжелых железных ворот «Сух Нивас», когда она решила, что может пойти пройтись как раз по той дороге, которая была видна из окна. Вачани не было дома, поэтому никто не мог ей помешать. Она подошла к железным воротам и потянула на себя – они ей не поддались, но она увидела щеколду, которую сначала нужно было открыть. Прежде чем она успела это сделать, к ней подбежал охранник.

– Ты что делаешь? Ты что делаешь? – закричал он. – А ну-ка отойди от ворот, тебе нельзя выходить.

Уже и без того испуганная таким агрессивным поведением со стороны мужчины, Милли совершенно растерялась, когда услышала смех охранников и пары водителей, которые вышли, чтобы понаблюдать за разворачивающимся зрелищем. Она почувствовала себя голой.

Но Милли все же решилась на то, чтобы обратиться к нему слабым голосом:

– Но почему?

– Твои хозяева, – он использовал слова малик и малькин. – Они дали распоряжение, что горничные не могут покидать здание.

Не поверив своим ушам, Милли замолчала. В голове возникло множество вопросов, которые были готовы вырваться наружу, но вес слов «хозяева» и «распоряжение» был слишком сильным. Кроме того, эти мужчины просто сверлили ее глазами и получали удовольствие от осознания собственной власти над ней. Она повернулась и пошла по направлению к лифту, чувствуя в воздухе их безмолвное веселье и смех за ее спиной.

Она подумала, что, вероятнее всего, охранники просто решили подшутить над ней. Как такое может быть, что ей запрещалось выходить за пределы территории дома даже на несколько минут?

– Охранник внизу не выпустил меня на улицу, – сказала она хозяйке, когда та вернулась домой.

– Ты хотела выйти на улицу? – спросила Хемали.

– Да, я просто хотела пройтись по дороге, посмотреть окрестности. Я нигде не была с момента своего приезда к вам.

Лицо Хемали превратилось в камень. Ее голос тоже изменился до неузнаваемости.

– Нет никакой необходимости выходить на улицу. Юные девушки, которые гуляют в городе сами по себе, только навлекают на себя беду, а другим ее потом расхлебывай. Сиди, где сидишь.

Тон ее голоса совершенно не позволял Милли хоть как-то попытаться защитить себя. Кроме того, она была прислугой и не имела права задавать вопросы или спорить. Когда она дождалась отсутствия хозяйки – для этого потребовалось ждать несколько дней, – Милли позвонила Сабине, не столько чтобы пожаловаться, сколько спросить, что ей теперь делать, и узнать причину появления такого странного правила. Сабина не смогла объяснить, в чем дело, а лишь высказала свое предположение:

– Они просто осторожничают. Ты приехала из далекой маленькой деревни, а Мумбаи – очень большой город. Они боятся, что ты потеряешься или… или чего еще хуже. Я уверена, что скоро они разрешат тебе выходить.

Милли в это не особо поверила, но решила надеяться на лучшее. Но ее настороженность никак не утихала, скорее наоборот, с каждым днем становилась все больше, и если раньше она лишь изредка вспоминала об этом запрете, то с течением времени вопросов и опасений становилось все больше.

Первым делом она обратила внимание на откидные металлические решетки на всех окнах, даже на тех, что выходили во двор. Конечно, сам факт наличия решеток не был необычным для городов, даже в Джамшедпуре их вешали для безопасности, но странным было то, что они все время были заперты. Она никогда не видела никаких ключей или чтобы хоть кто-то, даже Дада или Диди, открывал створки. Затем она все чаще начала думать о том, почему ее никогда никуда не отправляли даже за мелкими поручениями. Для нее это приобрело теперь совершенно иной смысл, как и другие, с первого взгляда безобидные и незначительные мелочи. Например, входная дверь запиралась изнутри каждую ночь, а на кухонном окне была сетка (хотя, конечно, она знала, что она нужна, чтобы в окно не залетали птицы или насекомые); подозрения возникали и из-за того, что ей никогда не говорили, где лежали ключи от замков, да и она сама их даже никогда не видела…