Не верь, не бойся, отпусти! - Марина Крамер

— А… Александра?

Туз помолчал.

— Водку ему адвокат принес, но ребята мои выяснили, что «заряжал» ее Жила — так помощника кличут. Мог адвокат этого и не знать… То, что лекарства разные дядя твой через приятеля-врача доставал в Склифе, тоже выяснили.

Я закрыла глаза и медленно начала считать, чтобы не сойти с ума. Господи, как же мне больно… Туз по-прежнему держал меня за плечи, словно закрывая своей спиной от посторонних взглядов, и я машинально склонила голову ему на плечо, услышав, как его сердце забилось чаще.

— Ну-ну, девочка, не надо, — глуховато проговорил он, — не плачь только. Скоро все закончится. Ты сможешь выдохнуть и жить спокойно.

«Только вот смогу ли я жить — после этого? — отрешенно думала я. — Как мне жить, испытав предательство во второй раз? Как верить людям? И надо ли им верить? У меня просто кончились силы».

Туз снова глянул на часы и шепнул:

— Ты сейчас делай все, что будут говорить, рот держи на замке, поняла?

— Да…

Я еще не договорила до конца, как вспыхнул свет, в дверях показались вооруженные люди в масках и камуфляже, и раздался крик:

— Всем оставаться на местах! Работает ОМОН! Не шевелиться, руки на столы!

Туз медленно отпустил меня и положил руки на белую скатерть ладонями вниз. Я последовала его примеру. Мимо нас прошли трое омоновцев, и я услышала, как сзади Мельников произносит властно:

— В чем дело? Я адвокат.

— Позвольте руки, господин адвокат. — Раздался звук защелкиваемых наручников, потом еще одних и еще, и я поняла, что всех троих задержали.

— Остальным приготовить документы для проверки, — распорядился старший из омоновцев.

Когда Кирилла повели мимо меня, я не смогла удержаться и подняла глаза. Наши взгляды встретились, и Мельников встал как вкопанный:

— Ты?! Варька, как ты — тут?

Я молчала, только смотрела на него и чувствовала, как глаза наполняются слезами.

— Что, господин Анвальт, удивлены? — насмешливо произнес Туз, и я увидела, как Кирилл дернулся. — А ведь я предупреждал вашего компаньона Виктора Михайловича.

— Гнида ты, Туз, — отозвался мой дядя, которого вели к выходу.

— А ты? Родную дочь чуть не угробил, между прочим.

— Какая я ему дочь? — очнулась я. — Не дай бог такого папашу иметь.

— Заговорила? — усмехнулся дядя. — Ты какого черта вообще полезла в это дело? Так все хорошо шло — нет, впилась, как пиявка! Говорил же тебе — отойди в сторону! Я свое забирал!

— Свое? У женщины и ребенка? Двух несчастных мужиков на тот свет отправил — и свое? — Мне казалось, если я не скажу ему всего, что думаю, то меня просто разорвет от гнева и злости. — Чего тебе не хватало? Денег, славы — чего?

— Власти, дура! Но где тебе понять! Ты вон с Кирюхой спала столько времени — и в голову твою куцую не пришло, с кем ты спишь! Вертел тебя, как хотел, а ты верила. Какая ты мне дочь? Такая же пафосная тупизна, как твоя мать! Самомнение раздутое, а мозгов бог не дал.

Я задохнулась от обиды и вскочила, но Мельников оказался проворнее. Рванувшись из рук конвоировавшего его омоновца, он головой ударил дядю в лицо:

— Заткнись, гнида! Не смей ни слова ей говорить, иначе я тебя убью!

— Не хватит ли вам того, что вы уже сделали, господин Анвальт? — иронично спросил Туз, с интересом наблюдавший за происходящим.

— Докажи сперва, — парировал Кирилл, которого мгновенно завалили на пол. — Уголовку мне не пришьешь, я пальцем никого не трогал, а остальное сперва доказать надо. Варька, слышишь — я никого не убивал! Никого!

— Ты не надейся, что мы утонем, а ты вынырнешь! Здесь ты меня не обшустришь, господин Анвальт, — обозлился дядя, по лицу которого текла кровь из разбитого носа и губ. — Вместе с нами утонешь, гаденыш!

— Так, граждане уголовники и административные, надоели мне ваши представления. — К нашему столу подошел командир отряда и кивнул подчиненным: — Все, уводите, я здесь сам проверю.

— Варька, запомни — я никого не убивал, слышишь? — кричал Мельников, увлекаемый двумя омоновцами к выходу. — Никого не убивал, Варя!

Я зажала уши руками и опустилась на стул совершенно без сил. Командир просил документы, но я не реагировала, только раскачивалась из стороны в сторону, как неваляшка. Туз сам вынул из клатча мой паспорт и показал командиру. Тот внимательно прочитал все, потом кивнул и сказал:

— Можете быть свободны.

Я не могла встать со стула, поэтому охранник Сергей поднял меня на руки и понес к выходу. Туз шел сзади и разговаривал с кем-то по телефону, я так поняла, что договаривался с каким-то врачом. Мне было так плохо, что я совсем перестала прислушиваться к тому, что происходит вокруг, обняла Сергея за шею и закрыла глаза. Внутри все разрывалось от боли — физической, там, где сердце. Я не хочу открывать глаза — ни сегодня, ни завтра — никогда. Меня растоптали, предали… не хочу больше жить.

Эта мысль прочно засела у меня в голове, и никакой укол, сделанный мне приехавшим прямо к выезду из «Снежинки» врачом, не смог отключить сознание.

— Тебя домой везти? — услышала я голос Туза, но глаза так и не открыла, не было сил. — Может, ко мне?

— Нет.

— Анатолий Иваныч, не стоит ее в таком состоянии домой, — проговорил охранник.

— Там Славка в квартире, разберется. Может, оно так и правильно — дома стены родные, подруга опять же… Поехали.

Я лежала на заднем сиденье и изо всех сил старалась не уснуть. Только не спать, не спать — у меня еще есть важное дело…

* * *

Я не помнила, как оказалась на крыше собственного дома, как смогла открыть тяжелый люк, ведущий туда. Пришла в себя только от холодного ветра, трепавшего провода совсем рядом со мной. Я стояла у самого карниза и смотрела не вниз, а куда-то вперед, туда, где уже начиналось обычное московское утро. Солнце только-только начало всходить из-за горизонта огромным красным пятном — самым его началом, верхушкой. Я смотрела туда и думала, где сейчас Мельников. В СИЗО, наверное, где же ему быть. Зачем он сделал это со мной? Ведь мог тогда сразу сказать, что заинтересован в деле Потемкиной, — может, я бы поняла и отказалась, не влезла бы. Если бы я была чуть внимательнее, если бы перепроверяла каждое его слово, казавшееся мне подозрительным… Как же он мог… спал со мной и знал, что, допустим, сегодня мою машину обстреляют на дороге, а завтра — сломают мне нос, а послезавтра украдут сына моего мужа… Как же он мог, если говорил, что любит? Врал, все время врал… Значит, я достойна только этого. Я сама виновата.

Я шагнула вперед, на карниз. Интересно, это очень больно? Ведь нет, наверное, — удар — и все кончено. Ничего не чувствуешь, ничего не болит. Я смотрела вниз и ничего не слышала вокруг. Все, надо решаться, иначе смалодушничаю. Закрыв глаза, я сделала глубокий вдох, и в тот же момент меня кто-то грубо рванул за норковую накидку назад с такой силой, что я упала и подмяла стоявшего сзади.