Ученик - Микаэль Юрт

Ничего плохого получиться не может.

Харальдссон кивнул.

– Конечно. Как, по-вашему, это должно происходить?

Эдварду пришлось напрягаться, чтобы побороть рвавшийся наружу довольный смешок. Но он лишь широко и тепло улыбнулся Харальдссону и наклонился вперед, почти доверительно.

– Я говорю, что хочу получить, а когда получу, вы задаете мне любой вопрос, и я отвечаю.

– Правдиво.

– Обещаю.

Хинде протянул правую руку, предлагая скрепить договор. Рукопожатием. Этого мужчинам достаточно.

– О’кей, – кивнул Харальдссон.

Они пожали руки. После этого Эдвард отодвинулся на кровати подальше, прислонился к стене и поставил ноги на матрас. Расслабленно. Фамильярно. Никакого драматизма. Он изучал Харальдссона, глядя между согнутыми коленями. С чего бы начать? Надо понять, насколько мужчина на стуле заинтересован.

– У вас есть фотография жены?

– Да…

Сомнение в ответе.

– Я могу ее получить?

– То есть как? – спросил Харальдссон с некоторой растерянностью на лице. – Просто посмотреть или насовсем?

– Насовсем.

Харальдссон сомневался. Как-то нехорошо. Совсем нехорошо. Он представлял, что Хинде попросит что-нибудь совершенно другое. Больше времени для прогулки. Лучшую еду. Больше свободы за компьютером. Может, пива. То, что улучшит и украсит его пребывание в «Лёвхаге». Но никак не это. Что Хинде собирается делать с фотографией его жены? Согласно отчетам к сексуальной активности он не способен, значит, заниматься онанизмом над фотографией Йенни он не сможет. Но зачем она ему?

– Зачем она вам?

– Это вопрос, который вы хотите задать?

– Нет…

Харальдссон почувствовал стресс. Прервать уже сейчас? Стоит ли?

Это ведь лишь фотография.

Госкомиссия убеждена в том, что человек на кровати причастен к четырем убийствам. Если Харальдссон хорошо разыграет свои карты, то сумеет в принципе раскрыть дело сам. Хинде сидит, где сидит. Сделать он ничего не может. Харальдссону даже незачем информировать Госкомиссию. Он сможет пойти со своими сведениями выше, напрямую. Получить всю славу. Раскрыть то, с чем другие не справились.

Это ведь лишь фотография.

Он достал из заднего кармана бумажник и раскрыл. На одной стороне, за прозрачным пластиком, лежала фотография Йенни. Ее сняли в гостиничном номере в Копенгагене примерно полтора года назад. Комната была почти не видна, фотографию пришлось обрезать, чтобы она уместилась в бумажнике, но Йенни сияла. Счастливая. Харальдссон очень любил эту фотографию. Она точно уловила характер Йенни. Но она осталась на карте памяти. Он сможет распечатать новую.

Это ведь лишь фотография.

Тем не менее, помещая ее в протянутую руку Хинде, он никак не мог отделаться от ощущения, что совершает большую ошибку.

– Вы замешаны в недавно произошедших убийствах четырех женщин? – спросил Харальдссон, как только фотография сменила хозяина.

– Уточните, что значит «замешан», – ответил Хинде, бросая беглый взгляд на фотографию. Слегка за тридцать. Худенькая. Улыбающаяся. Брюнетка. В детали придется углубиться потом. Он положил фотографию на книгу на прикроватном столике.

– Вы о них знаете?

– Да.

– Откуда?

Хинде покачал головой и опять прислонился к стене.

– Это вопрос номер два, Тумас. Но только, чтобы показать, как я ценю то, что вы со мной разговариваете, я отвечу на него, не прося ничего взамен. – Он сделал маленькую паузу и встретился с Харальдссоном взглядом. Увидел ожидание, надежду. Заинтересован, никаких сомнений. – Об убийствах мне рассказала Госкомиссия, – наконец сказал он.

– А до того? – оживленно продолжил Харальдссон. – Вы знали о них что-нибудь до того?

– Ответ на этот вопрос требует платы.

– Какой?

– Дайте мне подумать. Приходите завтра.

Хинде лег и потянулся за книгой. Фотография Йенни соскользнула на столик, будто он забыл о том, что она там лежала. Харальдссон понял, что разговор окончен. Удовлетворен он не был, но это ведь только начало. И это определенно может к чему-нибудь привести. Он встал, подошел к двери и покинул камеру.

По пути обратно в кабинет Харальдссон решил для себя две вещи.

Во-первых, он не скажет Йенни, что отдал ее фотографию Эдварду Хинде. Он толком не представлял, как сумеет это объяснить. Надо как можно скорее распечатать новую копию и положить на место старой.

Во-вторых, он решил считать день удачным. Оказавшись перед трудным выбором, он принял верное решение. Сделал шаг в правильном направлении.

– Ловко у меня это получилось, – громко сказал он самому себе в пустом коридоре. Ему показалось, что это прозвучало так, будто он вынужден убеждать себя, поэтому он откашлялся и сказал еще раз:

– Ловко у меня это получилось.

Эдвард Хинде лежал у себя в камере, изучая фотографию Йенни, и думал то же самое.

* * *

Ванья ехала слишком быстро. Как всегда. Она чувствовала, что ее переполняет энергия. По приезде домой она собиралась на пробежку. Еще несколько часов будет светло, и уже стало немного прохладнее.

Вообще-то выходить на беговую дорожку ей не хотелось.

Хотелось поработать.

Продвинуться дальше. К чему-нибудь прийти. Через месяц после первого убийства они по-прежнему двигаются вслепую. Хинде замешан, но как? Жертвы привязаны к Себастиану, но почему? Разумеется, месть. А если поиграть с мыслью, что Себастиан не подключился бы к расследованию? Ведь было вовсе не очевидно, что он снова станет работать вместе с Госкомиссией. Тогда они, возможно, так и не обнаружили бы этой привязки, не установили бы связь между жертвами. Какая же получилась бы месть, если бы человек, которому мстили, никогда ее не заметил. Или Хинде рассчитывал на то, что Себастиан рано или поздно вмешается? Может, поэтому и было важно, чтобы убийства являлись точными копиями? И просто кричали о Хинде? Чтобы к Себастиану обязательно обратились за советом, и он в результате понял связь.

А теперь, когда Себастиан активно участвует в расследовании и понял личную привязку, убийства прекратятся?

Как много вопросов.

Никаких ответов.

Это дело все больше претендует на звание самого жуткого из всех. Ванья еще прибавила скорости. Стрелка спидометра касалась цифры 140. Ей хотелось как можно скорей наверстать выброшенные в Сёдертелье часы. Но действительно ли они выброшенные или она сама их выбросила? Она не могла отделаться от ощущения, что ее разочарование и нетерпение наложили отпечаток на ее работу.

Она переключила телефон на гарнитуру громкой связи и набрала номер.