Русалка - Кэролайн Дж. Черри

Несмотря на полное отрицание волшебства, Петр, тем не менее, высказывал более рискованные мысли, чем кто-либо другой, подумал Саша, и задавал такие вопросы, на которые у него не было ответов, потому что не имел никакого понятия о том, какова была их настоящая природа.

Возможно, это была очень вздорная мысль, но Ууламетс и сам не знал этих ответов: может быть, ни один колдун, который пытается проникнуть в неизведанное, не мог знать этого, и самые могущественные из них, на самом деле, не имели представления о том, что же они делают. При таком подходе получалось, что чем могущественнее становился колдун, тем более глупым становилось для него браться вообще за что либо.

Саша подхватил ведра.

— Я не знаю, — ответил он Петру. — У меня нет на этот счет никаких соображений. — И тут же добавил, потому что новая мысль неожиданно заставила содрогнуться его: — Мне очень хотелось бы знать, что сталось с этим Кави Черневогом и где он сейчас.

— Пять колдунов? — спросил Петр.

Саша взглянул на него и некоторое время не мог пошевельнуться, не обращая внимания на то, что тяжелые ведра затрудняли его дыхание.

— Не знаю, — сказал он. Он подумал о том, чтобы задать этот вопрос учителю Ууламетсу. Но теперь мир казался уж слишком призрачным и неустойчивым. В нем могло произойти все, что угодно, и никто не мог предсказать, откуда мог последовать удар, потому что теперь там действовало множество сил с самыми противоположными устремлениями. И это было самым ужасным.

Никто не мог предсказать последствий, и в этом было все дело. Если хоть что-то из того, что учитель Ууламетс рассказал ему, было правдой, то никто из всех, вовлеченных в происходящее, не мог знать последствий даже самых маленьких, самых слабых своих устремлений.

Желай только добра, так учитель Ууламетс советовал ему, и всегда знай, что именно ты собираешься делать.

Разве плохой человек дал бы ему такой совет? Саша очень часто задумывался над этим.

Наверное тот, кто был достаточно силен, чтобы отделаться от всех попыток мальчика и продолжать свои дела независимо ни от чего, поступил бы именно так. Но казалось, что учитель Ууламетс был не из тех, кто продолжает слепо управлять происходящими вокруг него событиями. Он частенько даже игнорировал свои собственные советы, и, мучаясь сомнениями, терзал свою книгу, вновь и вновь, и Саша отчаянно надеялся, что учитель Ууламетс очень обеспокоен всем происходящим, гораздо больше, чем показывает это.

В доме весь день стоял запах свежестираного белья и лечебных трав, смешанный с запахом печеного хлеба. Он показался Петру очень странным, потому что беспокоил его, но беспокоил именно потому, что этот запах совсем не походил на тот проспиртованный смрад постоялых дворов, где Петр беспечно и попусту провел многие свои годы и где постоянно пахло дымом, лошадьми, жареным луком, тухлой водой и еще Бог знает чем. И он не был похож на затхлый, из смеси масла и ладана, запах богатых домов, куда Петра постоянно влекло. Появление Ивешки в этом странном доме вызывало странные, еще неизведанные ощущения и заставляло думать о доме, какой бы он ни был, о маленьких скромных домиках, с уютными очагами, где выпекался хлеб.

Это были дурацкие мысли, потому что Петр не мог припомнить за всю свою жизнь ни одного похожего места, за исключением, может быть, кухни в «Оленихе», где в дни перед наступлением праздников сын Ильи Кочевикова чуть-чуть сталкивался с домашней атмосферой… без оглядки стягивая со стола пирожки и подхватывая шлепки, которые раздавала направо и налево перемазанной в муке рукой хозяйка Катерина…

И вот теперь он сидел здесь, за обеденным столом, чисто выбритый, пахнущий мылом, одетый в роскошную белую рубаху и чистые штаны, рядом с аккуратно причесанным и хорошо одетым Сашей Мисаровым, и, сам Бог свидетель, с ними сидел Илья Ууламетс, чьи отмытые до блеска волосы и борода теперь были ослепительного белого цвета, и, казалось, могли даже поскрипывать, а под ногтями рук у него уже нельзя было отыскать и следов тех черных борозд, которые можно было видеть еще вчера.

Ивешка, которая теперь заплела свои волосы в косы, которые украсила голубыми и розовыми лентами, разлила обед по расставленным котелкам и уселась за стол в окружении ожидающих ее мужчин. Она с таким изяществом подняла свою ложку, что остальным только оставалось следить за тем, чтобы не облить свои чистые рубахи.

Таким же было каждое ее движение, каждый взгляд ее глаз, каждое весело и мягко произнесенное слово. Она шутливо говорила о порядке в доме, о состоянии запасов и мягко бранила отца за то, как он вел хозяйство…

Петр даже прикусил изнутри губу, и постарался сделать это как можно сильнее, подумывая о том, чтобы прямо сейчас встать, взять в руки кувшин и устроить в этот вечер небольшой беспорядок, но тишина за столом была такой глубокой, а радушие, с каким Ивешка угощала их, было столь утонченным, что было жалко разрушать их.

Но он все равно хотел любым способом разрушить колдовские чары. При этом он избегал взгляда девушки и все время пытался отыскать какую-нибудь фальшь в ее мягком голосе или в манере смеяться, которые очень задевали человека. Он даже старался припомнить, где оставил свой меч, рядом с собой или около стены, вспоминая, как Саша и Ууламетс, оба одновременно, говорили однажды, что ее никогда и ни под каким предлогом нельзя пускать в этот дом.

Ему сейчас очень хотелось, чтобы снова заскрипели половицы, а в подвале завозился домовой, и он не возражал бы даже против того, чтобы тот самый злобный черный шар, похожий на комок пыли, появился здесь вновь. Сейчас Петр Ильич Кочевиков сидел за столом и желал этого так, как ему еще ни разу в жизни ничего желать не приходилось, в надежде, что Саша делал то же самое, и имел очень слабый, почти дурацкий, расчет на то, что удача игрока, может быть, хоть что-то, да и значит…

Но бревна и балки не сотрясались, и никто не скребся в дверь.

А может быть, подумал он вдруг, все это было лишь следствием лихорадки, которая, как утверждает Саша, все время мучила его. Может быть, он никогда и не был в той самой пещере, у водяного. И может быть, девушка сидящая против него за столом вовсе никогда и не умирала, так же как не было и всего остального, а просто он пришел в чувство после своей болезни лишь сегодняшним вечером, и в его голове все еще была легкая путаница от той самой лихорадки, которая и мучила его из-за раны. Вот такие мысли продолжали пугать его, полностью переворачивая все доводы, при этом они могли быть крайне убедительными, особенно если человек не очень цеплялся относительно того, что он уже видел и того, что он уже сделал. Это было невероятным, если только вообще было на самом деле.

Два или три раза во время ужина, когда он был особенно готов не верить своей памяти, он даже попытался убедиться, в своем ли он уме, и с этой целью попробовал представить подводную пещеру в мельчайших деталях, припоминая и черепа и скелеты, чтобы не попасть под колдовские чары Ивешки, если только здесь, на самом деле, было колдовство, если оно вообще было возможно. Он сам постарался убедить себя в этом. Но если он будет придерживаться того, что верит во все происходящее, то в таком случае, он должен будет признать себя сумасшедшим.