Боевые паруса. На абордаж! - Владимир Коваленко

Готовность к почтительному подчинению превратилась в уважение после того, как небольшой экипаж прошел горнило тренировок. Стрельба из пушек и мушкетов, сперва на земле, потом с воды. Гребля — тут сеньорита капитан все-таки на руле — и маневрирование под парусом.

Перед первым походом устроили небольшой праздник: дали кораблику отдохнуть от учений и вышли за осьминогом, который, зажаренный до хруста и осыпанный неизбежным перцем, стал главным угощением на крестинах нового боевого корабля. Известно, как корабль назвать, так он и плавать будет.

И вот ясным утром, навстречу солнцу из порта выходит не бывшая разбойничья посудина, и не взятый с боя приз, и даже не пинасса его превосходительства, но канонерская лодка. Его католического Величества приватир береговой охраны. На борту значится горделивое «Нуэстра сеньора де Ковадонга». Разумеется, полностью длинное название никто не выговаривает, кораблик зовут просто «Ковадонгой», но на благосклонность Пресвятой Девы рассчитывают вполне. Запасены порох и ядра, экипаж попривык к девице-капитану. Пора проверить морскую удачу. Не повезет — губернатор Сантьяго де ла Вега отрапортует, что исполнил приказание, но Господь не был милостив к его скромным попыткам. Что выйдет в случае везения, пока точно не представляют себе ни экипаж, ни необычный капитан, ни губернатор.

Морская удача — прежде всего ветер, и не столько направление, сколько сила. Для того и нужны латинские паруса, чтоб ходить по морям, в которых ветер не имеет устойчивых предпочтений, либо предпочтения эти не совпадают с излюбленным курсом корабля. Сейчас, например, ветер с запада. Тот, что принес на острова Колумба. Великий генуэзец не случайно заменил косую оснастку каравелл на прямую, ему такой ветер был попутным. А вот маленькой «Ковадонге» — точно в лоб. Даже держаться на месте трудно, приходится постоянно менять курс, подставляя ветру то один бок, то другой.

Одно хорошо: качает не настолько сильно, чтобы нельзя было определить широту. Английский квадрант штука знакомая. Все, как на занятиях в Севилье, — кроме качки. Поди, поймай в визир горизонт, когда он норовит прыгнуть, удержи его! Не руками, плечом и корпусом. Руки заняты — двигают линейку. Как только тень закроет визир, можно снимать прибор с плеча: цифры уже на шкалах, только в судовой журнал переписать. Много мороки? На суше немного, да и в море неплохо. По крайней мере, не приходится пялиться на солнце, как с астролябией, портить глаза.

Есть широта! Зато долготу определить без хороших часов — никак. Увы, пока действительно качественных хронометров попросту нет. Часы, на которые пришлось обменять серебро графа Барахаса, за сутки накапливают ошибку в десять минут. Так и выходит: первый день плавания вдали от берега долготу можно определить. Неточно. На второй — очень примерно. На третий выходит, что можешь плыть в обратную сторону, не замечая того. А что творится на седьмой?

Одно хорошо: Эспаньола длинная и вытянута именно с запада на восток. Потому «Ковадонга» на ночь отходит к северу, в открытое море, а к полудню возвращается, чтобы уточнить положение исходя из очертаний береговой линии.

Что касается службы, она не скучная и не веселая. Тянущиеся за кормой снасти обеспечивают свежую рыбу, вода в бочонках не застоялась. Небо, слабый ветер, расслабляющий зной. Элегичный, если бы ямайские рыбаки знали это слово — и если бы донья Изабелла не придумывала развлечений: полезных, временами и приятных. Тревоги, учения — а главное, походы за водой. Последние напоминают маленькие военные экспедиции. Скоро не будет на острове ручейка, в который пинасса не совалась мелкосидящим рылом — на веслах, осторожно меряя глубину лотом. Как только глубина мала — высадка, прямо в воду. Где не пройдет пинасса, курица утонет, разве получив мушкетную пулю. Однако злые буканьеры, верно, не хотят связываться с корабликом, на котором нет добычи, зато есть ядра, забитые в жерло двенадцатифунтовок. А может, охотятся в других местах.

Наконец, запасы подходят к концу. Поход завершен — без всяких приключений. «Ковадонга» берет курс на запад. Докладывать. Отдыхать. Получать жалованье. Экипажу, недавним рыбакам, такой исход по сердцу, донье Изабелле тоже. Правда, ей вздумалось на обратном пути промерить глубины в некоторых бухтах и нарисовать карты глубин — на случай, если королевскому флоту пожелается разрушить разбойничье гнездо и потребуются удобные стоянки вблизи Тортуги. Потому канонерка приняла немного к северу, и попутный ветер ее несет, раздувает загребущие паруса, что боятся упустить единый вздох Зефира.

Если бы нашелся наблюдатель, способный взлететь выше альбатроса и окинуть взглядом море, он заметил бы, помимо резвой пинассы, еще один корабль, более солидный. Мы уже описывали характерный развал бортов, крепость корпуса и практичность его конструкции. Читатель, верно, догадался — речь идет о флейте. Правда, этот выглядит бодрей, чем судно, доставившее в Новый Свет донью Изабеллу. Если он и был застигнут бурями, то перенес их стойко. Три мачты с прямыми парусами, малая мачта на бушприте и четвертый ряд парусов на грот-мачте могут означать только одно: команда на нем велика, а судовладелец следит за свежайшими поветриями в парусном вооружении. Сейчас, впрочем, флейт идет не на всех парусах, слишком свежо, топсели убраны, на прочих парусах взяты первые рифы.

Главное отличие от знакомого нам флейта у корабля состоит в том, что пушечные порты прорублены отнюдь не по три штуки ближе к корме, а во всю нижнюю палубу. Да и с верхней сурово смотрят ряды стволов, а за борта цепляются железными когтями вертлюги с фальконетами. На носу рычит золоченый лев. Ниже бегут буквы: «Goudenleeuw». Вот именно так, слитно. «Златолев». Полотнище над кормой не вьется, хотя скрываться незачем, мало в карибских водах героев, которые могут полезть на двадцатичетырехпушечный корабль. Простая практичность: никто ведь не смотрит. Так зачем снашивать полотнище?

Другое дело, если навстречу попадается чужак. Тут флаг поднимают. Пусть всякий проникнется уважением к морской мощи Соединенных Провинций вообще, провинции Голландия, если брать уже, и, совсем в частности — Яна Петерссона Броммера. Кто из предков капитана, а заодно и судовладельца, отличался склонностью побрюзжать, неизвестно, но сам он фамилии не соответствует, напротив, капитан Броммер любит поговорить, когда доволен, и молчалив в состоянии раздражительном, а сейчас ему не до благодушества — как и остальному экипажу. Это, конечно, правильно, когда капитан ест ту же солонину, что и прочая команда. И что первыми вскрываются те бочки, что раздулись или с душком — тоже правильно. Прочие могут подождать.

Увы, результат — постоянное бурчание в животе. Хорошо, что не хуже. Вот Броммер и размышляет о том, что слава голландских моряков, как самых непривередливых в пище — не больно заманчива. Из министерских кабинетов да биржевых контор она смотрится иначе, нежели с дощатого настила с дыркой над волнами. Хорошо, в этом рейсе никто из матросов не помер! У нескольких шатаются зубы, но стоит достигнуть берега, это пройдет… Мимо шмыгнула бурая горбатая спина. Крыса. Да, эти твари везде. Питаются, мерзавки, получше капитана. Наверняка выбирают неподпорченные бочки солонины да неподмоченные сухари. И никаких котов на них не напасешься. Истребить — никакой возможности. Разве разобрать внутреннее днище, выгрузить из междудонного пространства балласт, да хорошенько прокурить внутренности корабля серой, но для этого нужна верфь. И, что самое обидное, спустя месяц-другой на корабле опять будет полно крыс.