Тупик Гуманизма - Арсений Миронов

– Внимание! Опасная ситуация! Необходимо немедленно заменить памперс!

Так и не заметив великолепного квестора, малолетняя террористка ушлепала в туалет менять подгузник.

Страшен вид города при дневном свете. Ужасна спящая Москва. Солнце заваривает мозги городовых роботов, как черное кофе в раскаленных джезвах. В гигантской фритюрнице Садового кольца жарятся, покрываясь хрустящей корочкой, набережные и бульвары; тугоплавкая Старая площадь похожа на свинцовую пепельницу, древняя позолота Китай-города тает и закипает на солнце, Замоскоречье, все черное от гудящего, ревущего песка, напоминает сплошное пожарище. За Третьим Кольцом – мертво и пепельно, и повсюду среди обугленных искусственных кустарников и ослепших от солнца светофоров – запах плавленого асфальта, размякшего и тягучего серо-голубоватого асфальта, по которому редкий мобиль плывет, точно медленная лодка, поводя кормой на поворотах. Стекленеют от зноя звенящие на ветру, влипшие в асфальт ворохи перекати-поля, выгоревшими тряпками свисают стяги концернов на мертвых парковках перед небоскребами. Редкий нищий в национальном сомбреро с ушами бредет по пешеходной тропке, потрескивая на электробалалайке и мотая пьяной головой. Громады зданий – совсем серые от какого-то смертного оцепенения, черные дыры затворенных окон кажутся глубокими язвами, оспинами, ожогами.

Солнце убивает любые световые эффекты, и повсюду, на каждом углу, на карнизах зданий и на пружинных растяжках над тротуарами чернеют уродливые, с обнаженными внутренностями, скелеты рекламных композиций – днем выступают наружу какие-то каркасы, кабели, арматуры, весь черный непотребный остов того, что в темное время суток превращается в каскады, пирамиды, потоки, ураганы озвученного света…

Здания, лишенные подсветки, и вовсе не узнать: закопченные и ржавые, поднимаются они над смердящим котлом мегаполиса, подобно обугленным костям, торчащим из колдовского варева. Огромный купол Центра восстановления здоровья, возвышающийся на стройном трехсотметровом основании, без привычной алой подсветки кажется свинцово-серой поганкой, выросшей после ядовитого дождя. Белоснежные, безупречные, кристально чистые стены Колледжа изящных искушений – при солнечном свете становятся серо-черными, с потеками и разводами…

Дико смотрится пустое, звенящее от жара небо над бульварами без привычных голографических эффектов, без гигантских панно, развешенных над деревьями и между зданий для развлечения киснущих в пробках автолюбителей. Не идет голографический снег над башенками ресторана «Борис Годунов», не кружатся иллюзорные феечки у колонн Большого Анатомического театра, куда тысячи зрителей собираются каждый вечер посмотреть на вскрытие нового трупа – настоящего мертвого тела[31]. Великолепная, соблазнительная, завораживающая статуя Афродиты Кропоткинской при дневном свете оказывается черной карлицей – без эффектов, лазеров и иллюзий платиновый идол становится похож на горбатую кенгуру. Здание Всемирного Конгресса Женщин имени Элеоноры Рузвельт на Фрунзенской, которое в ночное время суток напоминает парящую в поднебесье золоченую каравеллу, при свете солнца выглядит как бетонная табуретка, громоздящаяся на сто с гаком метров в свинцово-ртутное от смога небо. Знаменитые визжащие фонтаны на Комсомольском проспекте ровно в 5 часов утра отключаются, ибо визжать не для кого: ни одного гуляющего на моторикшах, ни одного ребенка с робоняней не встретишь здесь в неурочное дневное время.

Центурион Порфирий Литот, зевая, глядел в затемненное окно скоростного чиновничьего удобоката, летевшего по абсолютно пустынной полосе правительственного пула, по самой середине девятого яруса величественного моста через Москву-реку. Полчаса назад центуриона разбудили истошные вопли правительственной связи. Это был сигнал из Претории: несмотря на неурочный час, его срочно вызывало начальство. Да такое начальство, что – ушам своим не поверил Литот. Дежурный офицер Штаба Службы вразумления, вышедший на связь с Порфирием, даже поперхнулся, когда произносил имя безумно высокопоставленной персоны, пожелавшей вдруг встретиться и говорить с молодым, еще совсем зеленым, недавно назначенным центурионом Порфирием Литотом.

Персона была запредельной важности. Порфирий сначала решил, что стал жертвой грубой казарменной шутки завистников из Претории – и даже покосился на календарь: не первое ли число аврелия? Да нет, нынче ведь зима, скоро Новый год… Какие могут быть шутки! Порфирия действительно вызывали в московскую штаб-квартиру Ордена для аудиенции с человеком, чье имя вся планета привыкла произносить с почтительным придыханием.

Посему Литот вскочил как ужаленный с гигантской своей профессорской кровати и в панике заорал на домового: почему костюм не готов?! Домовой даже не стал оправдываться, что, мол, на часах без четверти полдень, все нормальные люди спят, – обезумевшая от страха горничная подала не слишком модное, но зато и не слишком мятое жемчужно-голубое пончо с затейливым шарфиком, с центурионскими петлицами и орденским аксельбантом.

Ужасный, с розовым следом гелиевой подушки на правой щеке, на бегу прилаживая накладные брови[32](времени на услуги робота-визажиста уже не оставалось), центурион Литот вломился в персональный лифт, низвергнувший его из жилого цокольного этажа в шестой подвальный уровень, где находились частные гаражи профессуры. Где?.. Где моя машина? Порфирий никак не мог привыкнуть к внешнему виду нового персонального удобоката – ах, да вот же он, похожий на бородавчатую торпеду, с ликторскими фасциями на крыше! Центурион нырнул в багровый бархат благоухающего салона. Машина, очевидно, уже получила от домового информацию о пункте назначения: зашептали турбины, и торпеда выплюнулась из подземной части старинной сталинской высотки на Воробьевых горах прямиком на оранжевую ленту правительственного пула. Живо! Нас ждут в Даун Дауне[33].