Фронтовые разведчики. "Я ходил за линию фронта" - Артем Драбкин

<…>

— За время службы в штрафной роте что еще запомнилось?

— Пару раз ходили в разведку боем, а это значит, что назад возвращалась только половина людей… А ведь по численности штрафная рота была вдвое больше обычной, во взводах было по 60–80 человек… Тогда погибло несколько наших офицеров, а командир роты Баланда был ранен, ведь командиры ходили в атаку вместе с солдатами. Но вообще эти почти три месяца я вспоминаю хорошо: боев было мало, кормили нас просто отлично, обмундирование заменили на новое. Вообще многие солдаты, уже искупившие свою вину, не хотели из роты уходить, у меня, например, командирами отделений остались именно такие солдаты.

— Ваше отношение к «разведке боем».

— Не думаю, что это правильный метод. Потери тех, кто ее проводил, почему-то не учитывались, а если их посчитать, то уже вроде как и теряется ее смысл. Мое мнение, что нужно было более тщательно изучать передний край немцев, лучше выявлять их огневые точки, а не бросать людей на убой…

— Расскажите, пожалуйста, как вы ходили в разведку за «языком».

— В разведку мне довелось сходить два раза. В первый раз это было на Миус-фронте, во время подготовки ко второму наступлению. Очень нужно было взять свежего «языка».

Группа разведчиков перед выходом в поиск

Меня вызвал к себе командир роты Баланда и поручил организовать и провести разведку с целью захвата «языка»: «Подбери ребят, нужно взять „языка“. Если удача будет, со всех судимость снимем, и мой тебе совет, возьми лучше моряков». А у нас было человек десять моряков Азовской флотилии, осужденных за то, что в увольнении, пьяные, они подрались и убили трех человек из комендатуры, патруль, кажется… Я знал, как грамотно подготовить и организовать «поиск», поэтому особого страха тогда у меня не было. Попросил на подготовку три дня, но Баланда мне дал всего два.

Строго соблюдая маскировку, используя трофейную стереотрубу, мы наметили маршруты подхода и отхода, четко распределили обязанности. Отобрали для поиска тринадцать человек: десять моряков, я, мой ординарец Бурлаков и урка по кличке «Лиса». Этот Лиса был очень пронырливый и по-своему талантливый. Он, насколько я понял, был фальшивомонетчик, а уж сделать карты ему тем более ничего не стоило. С картами в штрафной роте был один забавный эпизод. Штрафники часто играли в карты, и Баланда решил с этим бороться. Отобрал

у них колоду карт, но Лиса сделал еще одну. Тогда Баланда с двумя своими заместителями зашли в землянку к этим штрафникам и потребовали отдать карты. Те не отдают, тогда они устроили обыск. Обыскали всех и все, один раз, второй, ничего не нашли. Ни с чем ушли. Потом внезапно устроили еще один обыск, но опять ничего не нашли. Тогда Баланда сдался и сказал им так: «Хорошо, разрешу вам играть, но скажите, куда вы спрятали карты». И оказалось, что когда при обысках он заходил в землянку, они эту колоду незаметно клали в карман самому Баланде, а когда он выходил, они колоду брали обратно…

Еще мне запомнилось, что один из моих ездовых Зарубин, узнав, сколько человек идут в поиск, заметил, что добром это дело не кончится… Время для выхода выбрали, когда немцы ужинали, надеялись, что они отвлекутся на еду и будут не такие внимательные.

Нам повезло, первой немецкой траншеи мы достигли незамеченными и пошли дальше, т. к. знали, что пропажа солдата из первой линии обороны обнаруживается очень быстро. Первые достигшие немецкой траншеи Широков и Самодуров обеспечивали прикрытие с флангов, а потом, когда вся группа проходила дальше, смотрели, чтобы в окопе не осталось много осыпавшейся земли с бруствера. Потом мы долго блуждали в ночи, но никого не находили: ни землянки, ни избы, ни одной повозки, даже сделали палку с крючком, чтобы волочь ее по земле в надежде зацепить какой-нибудь провод и перерезать его. И тут метрах в трехстах от нас мелькнул огонек, на который мы и поползли, как потом оказалось, это открывали дверь в блиндаж КП роты.

Со мной в этот блиндаж пошли Бурлаков и Широков, который знал немецкий язык, т. к. он вырос в немецком поселении в Тарутино, это такая деревня в Молдавии. И ведь у меня мелькнула тогда мысль, что нужно поставить в немецкой траншее человека, т. к. она была очень глубокая, в полный рост, и оставшиеся нас прикрывать разведчики просто не видели, кто ходит по этой траншее. Но мы были уже у самой двери в блиндаж, нужно было действовать быстрее, и я этого не сделал.

Часового у двери не было, и мы ворвались внутрь, там оказались два солдата, один спал, а у второго к уху была привязана трубка телефона. Широков крикнул «хенде хох», мы их, конечно, подняли, они сильно дрожали, оружие их бросили в угол. Мне еще запомнилось, что в блиндаже было светло, горела газовая лампа и, кажется, лампочка от аккумулятора.

Широков их начал быстро о чем-то спрашивать, а я, вместо того чтобы просто положить телефонную трубку на место, вдруг почему-то начал резать финкой провод к нему, а он же стальной, и у меня ничего не получалось. Прошло, как мне показалось, минуты три-четыре, и тут в блиндаж заходят три немца: офицер, унтер и солдат, они прошли по этой глубокой траншее, и наша группа прикрытия их не заметила, хотя располагалась вокруг него. Пару секунд, застыв, мы смотрели друг на друга…

Бурлаков хотел было дернуться, но немецкий офицер успел выстрелить из пистолета, попал ему в плечо, и тот упал. Я растерялся, к нам подскочили, отобрали у нас с Широковым автоматы, сильно ударили меня по голове. В этот момент у меня вся жизнь перед глазами пролетела, еще успел подумать: «Вот все и закончилось»… Этот обер-лейтенант взял трубку телефона, наверное, чтобы сообщить, что захвачена русская разведка. Однако, видно, почувствовал что-то тревожное и приказал одному солдату выйти из блиндажа. Но когда солдат выходил, то буквально в дверях его ударом по голове уложил Ратников — он был один из тех самых моряков.

Ратников ворвался в блиндаж, немецкий офицер хотел было в него выстрелить, но Широков, который стоял рядом, успел его ударить по руке и тем самым спас нас. Ратников навскидку дал одну очередь, но ни в кого не попал, зато второй положил всех немцев, кроме одного. Причем этот унтер-офицер начал упираться и не хотел идти с нами. Тогда Ратников прострелил ему руку, тут же его перебинтовали, и этот немец уже покорно шел с нами.

Как потом выяснилось, будучи в оцеплении вокруг блиндажа, Ратников услышал шорох в траншее, потом открылась дверь, раздался выстрел и какой-то шум. Почувствовав неладное, он спрыгнул в траншею и столкнулся с немцем, который выходил из блиндажа.

Пошли обратно, а немцы уже все перекрыли… С большим трудом нашли место, где можно было перейти немецкий передний край. Передовая группа перебила пулеметный расчет, дав нам возможность перейти траншею, но двое наших разведчиков при этом погибли… Мы ринулись на нейтральную территорию. Но «спираль Бруно» оказалась заминированной, и три наших разведчика, которые бежали первыми, погибли от взрыва… Через образовавшийся разрыв, фактически по их костям, мы вырвались оттуда и залегли в большой воронке на нейтральной полосе, метрах в ста пятидесяти от немецких позиций. И целый день до следующей ночи, в грязи, пришлось провести в ней, а ведь с нами был тяжелораненый Бурлаков, причем он просил: «Пристрелите меня и бросьте, все равно вы со мной не выйдете», но разве можно? Для того чтобы он не стонал, пришлось ему, как и немцу, кляпом закрыть рот. А следующей ночью я отправил Ратникова к нашему переднему краю, и хотя его вначале обстреляли, но он, используя всю силу русского языка, сумел объяснить, что это возвращается разведка, и мы успешно вышли на участке соседей. Потом говорили, что этот пленный дал очень ценные показания, но никого из нас не наградили. Всем штрафникам, участвовавшим в разведпоиске, судимости сняли и отправили в другие части.