Вызов принят. Невероятные истории спасения, рассказанные российскими врачами - Ярослав Соколов

На станции «скорой» на момент аварии дежурили диспетчер, а также врач и фельдшер, которым и достались первые, самые трудные выезды. Они тогда ехали в полную неизвестность, так как совершенно ничего не знали о том, что произошло на станции. У них не было с собой даже элементарных одноразовых респираторов, чтобы защититься от радиоактивной пыли, не говоря уже о какой-либо спецодежде. Не было даже препаратов йода, их позже подвезли из медсанчасти.

КАЖДЫЙ ВРАЧ, РАБОТАВШИЙ В ЗОНЕ

ЧЕРНОБЫЛЬСКОЙ КАТАСТРОФЫ –

НАСТОЯЩИЙ ГЕРОЙ.

«Первое, что я увидел – огромное огненное зарево, окрасившее собой полнеба. Именно в него, в этот пылающий где-то впереди костёр и ехал я на своей машине вслед за другой «скорой». Всё это выглядело словно какие-то адские врата. Как позже выяснилось, такое сравнение было недалеко от истины. Помню страшный жар вокруг, копоть, терпкий дым горящего битума, высушивающий горло. Щипало в глазах, через некоторое время начинал душить кашель.

Когда мы подъехали, десятка полтора человек уже ждали нас около одной из машин, где врач их осматривал и обрабатывал раны. В основном у людей были ожоги. Сильные ожоги. Лица и руки какого-то, как пурпурного цвета, сплошь покрытые волдырями, многие еле держались на ногах. Врач делал им уколы и помогал садиться в машины. Практически все жаловались на сильную головную боль, сухость во рту и тошноту.

Первую машину уже отправили, но постоянно подходили всё новые и новые пострадавшие, которых опалило это страшное дыхание невидимой смерти. Выглядели они так, словно только что побывали на какой-то другой планете, совершенно чуждой всему живому. У многих пожарных проявлялось необычно сильное перевозбуждение, на пределе возможностей нервной системы. Поэтому и кололи им, скорее всего, успокоительное.

С фельдшером, который приехал одновременно со мной в соседней машине, мы попытались выяснить, почему людей принимают прямо на улице, ведь насколько нам было известно, на станции имелся медпункт. Там обрабатывать пострадавших было бы значительно удобнее, учитывая, что он специально создан для оказания помощи при радиационной аварии. Как оказалось, медпункт этот тогда был надёжно закрыт, поскольку дежурство в нём велось лишь в дневное время. Вот так из-за административных нелепостей были нарушены элементарные правила, которые, возможно, кому-то могли помочь сохранить здоровье и жизнь.

Всех пострадавших сначала должны были дезактивировать именно там, в санпропускнике самой АЭС – мыть и менять заражённую, «грязную» одежду на чистую и только после этого везти в больницу, чтобы максимально ограничить там уровень радиации. В конце концов, дверь здравпункта взломали и к утру ребят стали отвозить в больницу уже обработанными и переодетыми.

Вскоре мою машину полностью загрузили пострадавшими, и я выехал в сторону больницы. Не помню уже, сколько подобных рейсов пришлось сделать за эту ночь и последующее утро, но таких ужасов, которых я тогда насмотрелся, с избытком хватило до конца дней. Мне и сейчас иногда снится Припять и шатающиеся от радиации полуживые люди, лица которых покрыты густым ядерным загаром».

Тогда так и не сработала в полную силу специально разработанная система оказания первой помощи больным при подобных авариях. Если бы она была задействована, многих жертв удалось бы избежать. Как всегда в таких случаях, за ошибки и преступную халатность начальства расплачиваться пришлось простым людям. Только благодаря личному мужеству и самоотверженности медиков удалось справиться с первой, самой тяжёлой волной пострадавших.

Практически все врачи и большинство персонала «скорой помощи», которые в ту ночь выезжали на станцию для оказания экстренных мер и эвакуации больных, на следующий день сами оказались на больничных койках. Многие умерли в течение года.

«Когда произошла Чернобыльская авария, меня, как и многих других резервистов, вызвали в военкомат и сказали, что нужно послужить стране, – рассказывает врач-терапевт Семён Тихонов. Мы были так воспитаны – помощь другим людям, попавшим в беду, воспринималась как дело чести. Ехали к Чернобылю, полностью отдавая себе отчёт, что кому-то из нас, возможно, суждено не вернуться оттуда или стать инвалидом, получив сильную дозу облучения. Многие догадывались, что истинные масштабы аварии и радиационная обстановка в зоне катастрофы замалчивались.

Меня прикомандировали в качестве военврача к уже сформированному полку резервистов. Рядом с нами по периметру 30-километровой зоны АЭС стояли такие же лагеря подразделений, прибывших со всей страны. Основная задача, которая стояла перед нами, это деактивация, то есть обеззараживание местности. А, соответственно, передо мной – следить за тем, чтобы личный состав не получил лишней дозы радиации и был в состоянии выполнить основную задачу.

Никто из ребят не старался спрятаться за спины других и уклониться от этой поездки. Высаживались из поезда утром, неподалёку от соснового леса. Помню, нас поразило то, что хвоя всех деревьев имела ярко-рыжий цвет. Стоял такой туман, что метрах в семи уже практически ничего не было видно. Туман этот был странный, плотный, словно облако, и, несмотря на то, что дело шло уже часам к одиннадцати, он никак не рассеивался.

САМЫЕ СТРАШНЫЕ КАТАСТРОФЫ

ПРОИСХОДЯТ НАЯВУ, А НЕ В КИНО.

Помню, проходила мимо нас какая-то бабулька, ведя за собой на верёвке слегка ошалевшую козу, и кто-то у неё спросил, что это за туман здесь такой необычный. На что она слегка сокрушённо ответила, мол, не туман это вовсе, а «радуация» летает, и нету с ней никакого сладу. Прошла ещё несколько шагов и растворилась в белой дымке.

Когда мы только прибыли в Припять, я ловил себя на ощущении, что вокруг всё происходит как во сне – пустые улицы и какая-то совершенно мёртвая тишина, будто здесь взорвали нейтронную бомбу и все люди вымерли. Чуть больше чем за сутки город перестал существовать. При этом осталось всё – дома, магазины, парикмахерские, детские площадки и игрушки. Всё, кроме людей. И где-то там, внутри этой тишины поселилась смерть.

Странной и порой жутковатой была наша работа, мы проводили дезактивацию в абсолютно обезлюдевших деревнях и посёлках. Однажды зашли во двор дома, в котором были накрыты огромные длинные свадебные столы, полные различных угощений. Стояли недопитые бутылки, тарелки, полные еды… А за домом был привязан у изгороди тощий телёнок с безумными глазами, который, видимо, к тому времени не ел и не пил уже несколько дней. Совершенно непередаваемое, жуткое зрелище! И во всём этом, и вокруг, и внутри притаилась неотвратимая погибель, радиоактивные элементы обнаруживались везде – в воде, в почве, в пыли, клубившейся над дорогами.

Здешним жителям, судя по всему, мало что объясняли, власти выполняли полученное сверху распоряжение и гнали их прочь с насиженных мест. Люди в панике бросали всё.

Наши ребята снимали асфальт, мыли улицы, срезали верхний слой почвы. При этом общий радиационный фон существенно уменьшался, приезжие комиссии с удовлетворением фиксировали все эти изменения, записывали их в толстые журналы и быстренько уезжали. Но через несколько дней всё возвращалось на круги своя – ветер менялся, принося с избытком новую порцию радиоактивной пыли и датчики вновь зашкаливали.