Крымская ракета средней дальности - Андрей Дышев

– В таком случае вам придется дать мне расписку, что вы отказываетесь от лечения, – сказал он. – А это значит, что я снимаю с себя всякую ответственность за ваше здоровье. И даже за жизнь…

Черт подери! Мне показалось, что в этих словах врача скрыт какой-то недобрый намек. Я постарался внимательнее рассмотреть его глаза, но врач уже отвернулся и, глядя на желтые окна приемного отделения, выжидающе спросил:

– Ну, так как? Согласны?

– Согласен, – ответил я.

Мы пошли назад. Врач шел на полкорпуса впереди меня, а я, приотстав, озирался по сторонам и думал о том, не подпишу ли этой распиской смертный приговор нам с Ирэн. Впрочем, эта мысль была нелепой и ничем не обоснованной, просто моя психика, утомленная долгим соседством со смертью, бурно реагировала на всякое упоминание о старухе с косой.

Врач завел меня в ординаторскую, положил на стол лист бумаги, ручку и сказал:

– Пишите расписку, а я пока поднимусь к дежурному врачу.

Едва я поставил точку под распиской, врач вернулся. Он взял лист, больше половины которого занимала моя размашистая подпись «Мухин», внимательно прочитал, удовлетворенно кивнул и спрятал расписку в сейф.

– Что ж, – сказал он. – Я отменил вам все процедуры. Даже температуру вам не будут мерить. Не понимаю, однако, в чем теперь смысл вашего пребывания в больнице.

Он выпроводил меня из ординаторской, запер дверь на ключ и направился к выходу. У самой лестницы врач остановился и, смерив меня проницательным взглядом, сказал:

– У меня складывается впечатление, что вы просто симулируете. Потому что не хотите давать свидетельские показания.

Не ожидая от меня какой-либо реакции на эти слова, он повернулся и стал спускаться по лестнице. Я в некотором смятении пошел в свое отделение. Врач догадался, что мы симулируем потерю памяти! И теперь наверняка он сообщит о своих подозрениях в прокуратуру, которая занимается расследованием инцидента с самолетом. Если мы не сбежим из больницы до утра, то с большой долей вероятности сменим больничные койки на нары следственного изолятора.

Я зашел в коридор, залитый синим светом, стараясь ступать по линолеуму бесшумно, хотя сделать это в тяжелых матросских ботинках было практически невозможно. Ни в холле, ни за столом никого не было, и глухую тишину изредка нарушали лишь бессвязное бормотание больных да надрывный сухой кашель. Я осторожно приоткрыл дверь палаты и юркнул внутрь.

Луна спряталась за тополями, растущими напротив окон, и в палату не проникала даже малая толика света. Я решил не будить Ирэн. Что толку, если она будет вместе со мной бдеть всю ночь? Только измучит себя, и утром мне придется выносить ее на руках. А я сейчас загорожу вход табуретками, поставлю сверху графин, а на него надену стакан. И пусть кто-нибудь попробует сюда войти бесшумно.

Я на ощупь подошел к койке Ирэн, отыскал в потемках табурет и уже поднял его, как вдруг меня насторожил странный звук. Точнее сказать, меня насторожило отсутствие звука. Я не слышал дыхания Ирэн. Страшное подозрение, словно кипятком, ошпарило мое сердце. Я сел на край койки и тихо позвал:

– Ирина! Ирина, проснись!

Никакого движения! Я провел ладонью по простыне, схватил руку Ирэн и сжал запястье. Пульс не прощупывался! Меня прошибло холодным потом. Не может быть! Только не это! Только не это!

– Ирина!! – крикнул я и скользнул рукой по ее ледяному лицу. Холодные щеки, холодные губы, заостренный подбородок… Сонная артерия молчала… Это уже когда-то было! Все повторялось! Моя ладонь уже как-то сдавливала шею женщины, и жизнь не отзывалась под тонкой кожей, и чувство бессилия и безысходности разрывало мою душу. – О господи! – воскликнул я, и горячие слезы накатили мне на глаза. Почему я позволил ей заснуть! Как я посмел оставить ее одну, беззащитную, беспомощную! Ирина, милая, прости меня! Прости!

Я вскочил на ноги в безумной решимости крушить и ломать все вокруг себя, задел табуретку, которая с грохотом упала на пол. Тотчас в дальнем углу палаты скрипнула коечная пружина, и сдавленный женский голос с испугом спросил:

– Кто здесь?

Вспыхнул свет, показавшийся мне ослепительно ярким. Щурясь, я ошалело смотрел по сторонам. Палата. Две койки. На одной, стоящей в углу, перепуганная полная женщина с длинной косой натягивает на себя простыню и круглыми глазами смотрит на меня. А на второй неподвижно лежит седая до белизны сухая старушка с закрытыми глазами, заострившимся носом и подбородком, с серыми узкими губами и сморщенным белым лицом.

– Извините, – пробормотал я и вцепился рукой себе в волосы, чтобы быстрее прийти в чувство. – Я ошибся палатой… А это… кто эта старушка?

– Агриппина Васильевна, – прошептала женщина и перекрестилась. – Боже мой! Преставилась, несчастная! Так я и думала! Она еще вечером говорила, мол, слышу голоса умерших родственников…

Я что-то пробормотал и быстро вышел из палаты. Меня всего колотило от пережитого волнения. По коридору бежали сонные санитары. Кто-то с лязгом вез каталку. Прежде чем открыть дверь своей палаты, я долго пялился на ее номер, боясь опять ошибиться.

– Что там за шум? – сонным голосом спросила Ирэн, когда я зашел внутрь и зажег свет.

– Старушка умерла.

– Какая еще старушка?

Ирэн сидела на кровати и пыталась руками привести прическу в порядок. Я сел рядом с ней, сжал ее ладони и долго смотрел ей в глаза.

– Что с тобой? – заволновалась Ирэн. – Ты дрожишь! Где ты был?

У меня не было сил рассказать ей о том, что я только что мысленно похоронил ее.

– Нам нельзя засыпать, – пробормотал я. – Я выключу свет, мы ляжем и будем дышать тихо и ровно. Но не дай бог кто-то из нас сомкнет глаза!

– Почему, Кирилл?

– Потому что он обязательно придет.

– Кто придет, Кирилл?

Она спросонок плохо соображала. Я взял с тумбочки настольную лампу с тяжелой ножкой, отсоединил ее от розетки и поставил под своей койкой. Затем лег и несколько раз проделал одно и то же движение: левую руку опустил вниз, нащупал настольную лампу, схватил ее и нанес тяжелой ножкой удар по невидимому противнику, склонившемуся надо мной.

– Я придумала, где нам поселиться так, чтобы ни милиция, ни убийца нас не нашли, – бормотала Ирэн, глядя в потолок. – Мы купим палатку, спальные мешки и будем жить на берегу моря, среди «диких» туристов.

Мой взгляд упал на графин. Я вскочил с кровати, схватил его и примерил в качестве булавы. Если по какой-то причине я не смогу ударить убийцу левой рукой, то ударю его правой – графином. Потеснив судно, я поставил графин под койку. Что еще можно придумать?

Тут вдруг дверь в палату распахнулась, и к нам зашла миловидная медсестра в шуршащем накрахмаленном халатике, с небольшим подносом, накрытым марлей.

– А почему мы не спим? – пропела она. – Почему не гасим свет в палате? Ах, я буду ругаться, хорошие мои! Для кого распорядок дня написан, скажите мне на милость?