Соль с Жеваховой горы - Ирина Лобусова

Охранники повели Тучу по коридору и завернули налево. Очень скоро они скрылись с глаз.

На шум вышел кто-то из начальства. Старый, опытный оперативник знал, как обращаться с публикой с Привоза. А потому резко стукнул кулаком по столу:

– А ну цыть, баба, стерва! А ну кончай орать, бо щас сама пойдешь до цугундера за пятнадцать суток! Сядь заявление пиши, и делай мине ша, бо и так вже до всех наробыла больную голову! Ша, до кого сказал!

– Та шо писать? – Баба заморгала, глядя на оперативника. – Неграмотная я! Шоб я писать умела, я б за Привоз торговала, или как?

– А ну пасть захлопнула – кому сказал! – угрожающе сдвинул брови оперативник. – Вот ты говори, а он запишет. Сядь, пацан, да пиши.

Баба принялась диктовать солдатику. Наконец с грехом пополам заявление было написано.

– Слушай сюда – до недели снова придешь, да смотри у меня – шоб сопли на кулак намотать, да за тихо так, шоб за картину маслом! Поняла?

– Ой, ты меня понималками своими не тыкай, швицер задрипанный! – встрепенулась баба. – То поняла, то недопоняла… Гембель як до базар! Мне гада того поймай, тоди я такой шухер унижу, шо забудешь, как за маму твою зовут!

Наконец заявление было оформлено как полагается, баба подхватила корзину и покинула милицию. Все с облегчением одновременно вздохнули.

– Как вы ее за так? – развел руки солдатик. – Ну и шухер!

– Привоз! – оперативник выразительно возвел очи горé.

Прислушиваясь к доносившемся воплям торговки, Туча и его «конвоиры» поравнялись с мужским туалетом. Затем, оглянувшись, быстро вошли внутрь.

Володя быстро снял с Тучи наручники, все трое выпрыгнули в окно, оказавшись в узком колодце – дворе. Вход в подвал был прикрыт досками. Отодвинув их, все они нырнули в образовавшееся отверстие, где подвальная мина в катакомбах соединялась с соседним помещением пекарни.

Минут через двадцать двое пекарей в белых халатах выкатили тяжелую металлическую тележку, заваленную сверху пакетами с мукой. Никто из проходящих по улице не обратил внимания на привычное зрелище. Пекари вместе с тележкой свернули в переулок.

В глубине переулка был большой черный автомобиль. Возле него стояла «торговка с Привоза» – Таня в костюме, набитом ватой, мастерски сыгравшая свою роль. Именно она, обдумывая побег, узнала о мине на Тюремной улице, через которую можно было выбраться в пекарню. Про эту мину ей рассказал старик с Молдаванки, когда-то живший в этих краях. Оставалось только привести Тучу в окружную милицию. В этом помог Володе Дыбенко, дав форму и написав на бланке приказ. Тучу охраняли не очень строго, поэтому приняли все за чистую монету.

Пекари поравнялись с машиной. Из тележки вылез обсыпанный мукой Туча и нырнул на заднее сиденье. Кагул сел за руль. Было решено спрятать Тучу в деревне Усатово, в верном доме, пока страсти не утихнут. Автомобиль заурчал и, чадя выхлопными газами, скрылся в глубинах переулка.

В квартире в Каретном переулке Володя помогал Тане избавляться от тяжелого костюма. Оксана с Наташей ушли на прогулку. Было это непростым делом – тяжелый костюм цеплялся к липкой коже и не хотел сползать. Никто так и не понял, кто сделал первый шаг, как руки Володи, вдруг обвившись вокруг тела Тани, притянули ее к себе. Замирая и тая в этом объятии, она потянулась к нему, растворяясь всем телом в этой слепой, внезапно нахлынувшей на них страсти, как огненное облако обжигавшей, лишавшей мыслей и чувств…

Снова – вместе? Чужое имя. Рассказ старой няни

– Я не хочу тебя больше отпускать, – Володя спрятал лицо на плече Тани, – я не понимаю, как я жил без тебя. Как я мог без тебя жить?

Прижимая к себе ее обнаженное тело, Володя так крепко сжал ее руку, что на ней остались небольшие синеватые пятна.

– Я не знаю, что я сделаю, но ты больше никуда не уйдешь.

Две предательские слезинки, скатившись из глаз Тани, сверкающими каплями упали вниз, в белоснежность наволочки подушки, навсегда исчезая так, как когда-то исчезала ее душа. И Таня не знала – это сон, счастье или очень большое горе опустилось бархатной периной страсти на ее плечи, снова приподнимая над застывшей землей.

Все произошло так внезапно, что она ничего не успела сказать. Потянувшись друг к другу так, как умирающие от жажды путники тянутся к живительному источнику, они оба мгновенно оказались в том мире, где больше не нужны никакие слова. Языком этой страсти разговаривали даже не тела, а их души. Души, слившиеся воедино навсегда, давным-давно.

Это могло бы быть невероятным, просто опьяняющим счастьем! Заслуженным счастьем этой хрупкой, как драгоценный хрусталь, любви.

Но две предательские слезинки, скатившись из глаз Тани, высыхали на измятой подушке. И Таня не знала, о ком и о чем она плачет. А раз не знала, то ничего не могла и сказать. Эти слезинки больно обожгли щеки. И вот как раз из-за них Таня не могла полететь над землей.

Оставалось только тихо замереть, полностью растворяясь в этом кольце крепко охвативших ее рук. И ничего не понимать, не ощущать, не чувствовать, не видеть, а только тихо наслаждаться утомленным дыханием любимого человека, которое она пила, как крепленое вино.

– Туча спасен, – отстранившись, Володя пытался привести себя в чувство, вспомнив о том, что привело их сюда.

– Я хочу наказать Зайдера и прогнать его из города, – сказала Таня, – но как это сделать, я пока не знаю. Есть у меня один план. Ты спросил своего друга?

– Завтра велел прийти за ответом.

– Важно, что он скажет, – Таня задумалась, – если в его биографии есть темные пятна, я могу надавить этим на Котовского и потребовать прогнать Зайдера.

– Разве ты не любила его? – наивно спросил Володя.

– Кого? – Таня отстранилась, чувствуя, как исчезает волшебство.

– Мишку Нягу, – произнес Володя, пожалев, что это сделал, потому что на лице Тани появилось странное, отстраненное выражение – выражение, которое он бы не смог описать.

– Нет, – голос ее прозвучал резко, – нет. Но ты не поймешь.

– Это не важно. Это не имеет никакого значения, – Володя снова попытался ее обнять. Но Таня, опустив ноги, поднялась с кровати и стала одеваться. Почему-то ей хотелось плакать.

На следующее утро она пришла в редакцию Володи – потому что он попросил ее это сделать, впервые в жизни ничего не собираясь скрывать. И Таня, столько лет ждавшая этого момента, вместо пьянящей радости и ослепившего ее счастья не испытывала ничего, кроме чуть раздражающей пустоты… «Вот еще, куда-то тащиться», – ниоткуда пришла первая мысль, и Таня вдруг испугалась по-настоящему.

Что произошло? Не смогла простить? Разлюбила? Ответа не было. Их чувства не попадали ни под какое определение, непонятно как назывались, но Таня очень сомневалась, что любовь бывает такой. Однако в редакцию она пошла. И когда Володя с почетом усадил ее на стул перед своим редакторским столом (согнав с насиженного места толстого пушистого кота, который возмущенно зашипел на Таню), она лишь уставилась в запыленное окно, охватила взглядом оживленную Дерибасовскую и Горсад и подумала, что день будет солнечным.