Сахаров и власть. «По ту сторону окна». Уроки на настоящее и будущее - Борис Альтшулер

Сахаров:

«В октябре 1971 года мы с Люсей приняли решение пожениться. У Люси были серьезные сомнения. Она боялась, что официальная регистрация нашего брака поставит под удар ее детей. Но я настоял на своем. Относительно ее сомнений я полагал, что сохранение состояния неоформленного брака еще опасней. Кто из нас был прав – сказать трудно, “контрольного эксперимента” в таких вещах не бывает. Удары по Тане, а потом по Алеше – последовали…

Официальная регистрация в ЗАГСе состоялась 7 января 1972 года. За два дня до этого был суд над Буковским.

* * *

Суд над Владимиром Буковским был 5 января в Люблино – там же, где суд над А. Красновым-Левитиным. Но на этот раз никакой кудрявый гебист не встречал меня…

Позже мы узнали от родных Буковского некоторые подробности происходившего в зале суда. Судья спросил одного из свидетелей, офицера-таможенника, бывшего в прошлом приятелем Буковского:

– Вы коммунист, пытались ли вы как-то переубедить обвиняемого, повлиять на него?

– Да, конечно.

– Что же вы ему сказали?

– Я сказал – стену лбом не прошибешь.

Буковский сказал в последнем слове:

– Я сожалею, что за 14 месяцев, которые я был на свободе, я успел сделать так мало. Но я горжусь тем, что я сделал.

Приговор – 7 лет заключения и 5 лет ссылки.

* * *

Вечером в день нашего бракосочетания мы с Люсей вылетели в Киев, на этот раз чтобы встретиться с известным писателем Виктором Некрасовым[61](автором одной из лучших книг о войне “В окопах Сталинграда”) – мы узнали, что у него была переписка с главным психиатром СССР проф. Снежневским (автором сомнительной, по мнению некоторых, теории вялотекущей шизофрении – но тут я не могу иметь обоснованного мнения) по делу Буковского. Мы надеялись, что эти письма будут полезны для кампании в его защиту. Такое начало нашей официальной семейной жизни, быть может, символично. И дальше много лет подряд сотни общественных дел почти каждый день заставляли нас куда-то спешить, сидеть до 4-х ночи за машинкой, с кем-то спорить до хрипоты. Но не это сделало нашу жизнь трудной, даже трагичной.

Некрасов встретил нас радушно, и мы сразу прониклись взаимной симпатией. Он поводил нас по горячо любимому им Киеву. В другую прогулку в тот же день Люся показала мне дом, где жили герои булга-ковской “Белой гвардии” (и пьесы “Дни Турбиных”). Показала она и ту щель между домами, куда Николка Турбин прятал оружие. К сожалению, Некрасов не смог отдать нам писем Снежневского – переписка носила личный характер, и он не считал себя вправе сделать это.

Кроме милых хозяина дома и его жены, мы в этот день познакомились с Семеном Глузманом – автором анонимной заочной психиатрической экспертизы П. Г. Григоренко. Вечером того же дня он провожал нас на поезд. Впечатление какой-то особенной чистоты, готовности к добрым делам было у нас с Люсей общим. Он в это время еще работал психиатром городской скорой помощи, но тучи уже сгущались над его головой (мы тогда не могли этого подозревать). В мае Глузман был арестован и осужден на 7 лет лагерей и 3 года ссылки. В лагере он не мог не участвовать в общей суровой борьбе п/з за их права, за человеческое достоинство – голодовки, карцеры, другие репрессии следовали одна за другой. Глузман вместе с Буковским написал интересную статью, которую им удалось передать на волю, – “Пособие по психиатрии для инакомыслящих”. С мая 1979 г. Семен Глузман – в ссылке в Тюменской области. Люся навестила его тогда (а после нее Лиза – невеста Алеши, чем не замедлила воспользоваться “Неделя”). Он сильно возмужал, стал более суровым, мужественно-строгим, решительным. Но что-то главное в нем осталось».

Александр Галич, песни в электричке

БА:

Елена Георгиевна Боннэр хорошо знала и классическую русскую, и новую советскую поэзию, а множество стихов могла прочесть наизусть. Тогда как Сахаров в этом плане «жил» в основном в XIX в., начиная с Пушкина, перед которым он преклонялся и которого знал в совершенстве. А с советской поэзией его познакомила Елена Боннэр. Но Андрей Дмитриевич был хороший ученик. И после возвращения из ссылки в декабре 1986 г. в ответ на вопрос журналиста: «Когда Вам вернут правительственные награды?» – он, не задумываясь, ответил строчкой погибшего на фронте Михаила Кульчицкого: «Не до ордена, / Была бы Родина / С ежедневными Бородино».

Сахаров пишет, что «Люся еще в детстве и юности была близка к писательскому миру. Я писал о Всеволоде Багрицком, сыгравшем большую роль в ее жизни. В 60-е годы у нее возобновились отношения с поэтами и писателями». Уже в 1971 г. она познакомила Сахарова с Булатом Окуджавой, Давидом Самойловым, Владимиром Максимовым. Наиболее близкие дружеские отношения сложились у Андрея Дмитриевича с Александром Галичем.

Сахаров:

«В январе 1972 года был исключен из Союза писателей Александр Галич, и вскоре мы с Люсей пришли к нему домой; для меня это было началом большой и глубокой дружбы, а для Люси – восстановление старой, ведь она знала его еще до войны во время участия Севы Багрицкого в работе над пьесой “Город на заре”; правда, Саша был тогда сильно “старшим”. В домашней обстановке в Галиче открывались какие-то “дополнительные”, скрытые от постороннего взгляда черты его личности – он становился гораздо мягче, проще, в какие-то моменты казался даже растерянным, несчастным. Но все время его не покидала свойственная ему благородная элегантность…

Мы много раз бывали у него; после отъезда Галича за границу (в июне 1974 г.) нам очень не хватало возможности заехать иногда в эту ставшую такой близкой квартиру у метро “Аэропорт”. Бывал он и у нас, чаще всего – на семейных праздниках, всегда охотно и помногу пел свои песни, без которых нельзя себе представить наше время.

Помню, как однажды он на секунду замешкался, не зная, с чего начать, и Юра Шиханович (голосом, который у него становится в таких случаях несколько скрипучим) попросил спеть “По рисунку палешанина… кто-то выткал на ковре Александра Полежаева[62]в белой бурке на коне…”. Саша тронул струны гитары и запел:

…едут трое, сам в середочке, два жандарма по бокам.

Его удивительный голос заполнил маленькую комнату Руфи Григорьевны, где мы все сидели. Сместились временные рамки, смешались судьбы людей, такие различные и такие похожие в своей трагичности (Александра Пушкина, Александра Грибоедова, Александра Полежаева и Александра Галича). Вскоре был арестован Юра Шиханович. Александр Галич летом 1974 года эмигрировал, а еще через три года – его не стало. “Столетие – пустяк”.

Спел он в тот раз и свои, звучащие как завещание «А бойтесь единственно только того, кто скажет: “Я знаю, как надо!”», «Не зови – Я и так приду!», «Когда я вернусь…».