Смена. 12 часов с медсестрой из онкологического отделения: события, переживания и пациенты, отвоеванные у болезни - Тереза Браун

Преодолев еще несколько лестничных пролетов, я оказываюсь на первом этаже. Медленно открыв массивную неповоротливую дверь, я выхожу в практически пустой коридор. Помимо меня здесь еще парочка медсестер, тоже возвращающихся домой, а также несколько посетителей – кто-то приходит, кто-то уходит. В столовой почти никого нет – они уже готовятся закрываться на ночь. Я понимаю, почему Опал решила купить еды где-то в другом месте.

Двойные стеклянные двери со свистом распахиваются, и теплый воздух еще на несколько шагов защищает меня от вечернего холода. После двенадцати часов, проведенных в герметично закрытом здании, свежий воздух словно оживляет. Я с наслаждением вдыхаю его, после чего чувствую, как мороз покалывает щеки, и прячу в своем шарфе шею и большую часть лица.

Сняв с велосипеда замок, надеваю защитный шлем, защелкиваю на груди ремень сумки и натягиваю перчатки. Когда я доберусь до дома, то буду обливаться потом, однако прямо сейчас я хочу чувствовать себя комфортно, так что стараюсь максимально укутаться. Включив фары, я пулей вылетаю со стоянки, радуясь тому, что с велосипедом мне не нужно брать никакие парковочные квитанции и уж тем более платить за парковку.

Выехав на проезжую часть, я чувствую себя по-настоящему свободной. На улице темно, а поздним будним вечером машин почти нет. Я начинаю думать о Дороти. Несколькими неделями ранее она рассказала мне про свою привязанность к ассоциации девочек-скаутов. Упомянула она об этом, потому что все пыталась заказать специальную шляпу с символикой ассоциации, однако они постоянно что-то путали с ее заказом. Интересно, насколько сложно заказать такую шляпу? А сколько она стоит? Я бы могла купить шляпу, чтобы устроить ей сюрприз? Ах, мечты, мечты – этому никогда не бывать. Прежде всего потому, что я не могу позволить себе покупать подарки своим пациентам. Но мне все равно хотелось бы достать для Дороти шляпу, которая ей так нравилась. Ну и что из того? Моя мама любила говорить, что дорога в ад вымощена благими намерениями, однако порой ничего другого нам в больнице попросту не остается.

Нажимаю на педали, дышу. Еду медленно, потому что уставшая. Я думаю о похожем на сову интерне и его словах о том, что нам гораздо легче было бы выполнять свою работу, умей мы предсказывать будущее.

Прежде чем я начала здесь работать, мне казалось, что я никогда не смогу оставить своего пациента в больнице по окончании смены, не смогу уйти, пока эта непростая глава в истории чьей-то жизни не будет закончена. К счастью, в колледже будущих медсестер учат, как уходить.

Мы выкладываемся по полной, пока мы там, а потом просто уходим домой. И дело тут вовсе не в безразличии – так попросту практичней. Медсестры – это шестеренки, приводящие больницу в движение. Идея в том, чтобы каждый пациент получал непрерывный медицинский уход, и для этого нам приходится отделять от себя все случившееся за день – как плохое, так и хорошее, – подобно тому, как снимаем в конце смены свой медицинский костюм.

Порой мы и вовсе не знаем, чем закончилась история нашего пациента. С людьми теряется связь, они переезжают, их переводят на амбулаторное лечение, и они больше никогда не возвращаются в больницу. Я частенько не знаю судьбы пациента, с которым смеялась, плакала, которого досконально обсуждала с лечащим врачом, про которого рассказывала родным.

Нажимаю на педали, дышу. Теперь я еду в гору по небольшой полоске булыжной мостовой. Меня страшно трясет, однако я намеренно выбираю этот путь, чтобы избежать крутого подъема, пускай и с гладким асфальтом, в квартале отсюда.

Теперь я думаю про то, как удивительно и совершенно необъяснимо пошел на поправку мистер Хэмптон. Что, если ему и дальше будет становиться лучше? Что, если, получив полную дозу ритуксана, он полностью выздоровеет?

Что, если мистер Хэмптон, его сын Трэйс и друг Трэйса, Стивен, решат начать новую жизнь где-то еще? Интересно, куда бы они отправились? Крутани глобус, найди теплое, недорогое место. Это может быть остров, однако самое главное – быть в безопасности, подальше от болезни и вне зоны досягаемости современной медицины, потому что она ему будет не нужна. Я фантазирую, придумывая для мистера Хэмптона свое собственное место, где светло и чисто.

На смену булыжной мостовой приходит ровный асфальт, и я поворачиваю направо – меня ждет последний подъем на пути к дому. Издалека холм не кажется таким уж крутым, однако первое впечатление обманчиво – ехать по нему в гору не так-то просто. Тут я и начинаю потеть, несмотря на мороз, и окончательно сбиваюсь с ритма – просто медленно, но верно кручу педали, тяжело дыша.

Дав волю воображению, я представляю себе мистера Хэмптона вместе с семьей в тропическом лесу. Они построили бы себе дом на дереве, ловили рыбу, любовались бабочками, наслаждались трелями разноцветных птичек и дружно смеялись. Там было бы тепло, но не слишком влажно. Никаких затяжных ливней. Время бы для них остановилось.

И вот я дома. Захожу через подвал, чтобы поставить свой велосипед. Меня встречает и обнюхивает, виляя хвостом, наша собака. Ее темная шерсть сверкает в тусклом свете лампы. Из дома доносится звон посуды и новости по радио. Мой муж, должно быть, заканчивает готовить ужин, обдумывая последние события в мире или размышляя о физике. Когда я работаю, все меня ждут, чтобы мы могли поужинать вместе.

Я снимаю перчатки, шлем, расстегиваю молнию на куртке. Я дома. Я снова дома. Кажется, что ступеньки за день стали выше – или же их стало больше. Наконец, я поднимаюсь на самый верх и открываю дверь, повернув старую металлическую ручку, расшатанную и дребезжащую, какой, пожалуй, ей и положено быть.

Яркий свет, новые звуки. Не обжигающие люминесцентные лампы больницы, а мягкий, теплый свет ламп накаливания. Не писк, жужжание и звон, что окружают меня на этаже, а «Мама дома! Давайте есть!», а также звуки скрипки, на которой учится играть мой сын.

– Нам понадобятся ножи? – спрашивает моя дочь, накрывая на стол.

– Добралась, значит, – говорит мой муж, выглядывая из-за плиты, словно мне пришлось преодолеть огромный путь, просто чтобы приехать домой на ужин. Что ж, может быть, и так.

Я выключаю радио, и мы садимся ужинать: черная фасоль, белый рис, оранжевый сыр чеддер, зеленые брокколи, стакан красного вина. Еда отменная, и вино приносит чувство умиротворенности, но мыслями я все еще в больнице.

Дети рассказывают про школу, а я понятия не имею, о чем они толкуют. Думаю о Шейле. О том, как она встречается со своими анестезиологами. Как направляется в операционную.

С едой покончено, и муж ставит на стол прозрачный пластиковый контейнер, полный кап-кейков с арахисовым маслом. Я тут же вспоминаю вазу с конфетами, что стояла в палате у Дороти. Мне нравится стихотворение Уильяма Карлоса Уильямса «Так многое зависит / от / красной / тачки / покрытой дождевой / водой / стоящей возле белых / цыплят». Некоторые из аспирантов, которые учились со мной, высмеивали это стихотворение, как минималистичную претензию на искусство, написанную возомнившим себя поэтом врачом. Но эти люди никогда не знали Дороти с ее полной конфет вазой, которая так притягивала персонал. Они не знали, как эта ваза раскрывала сущность Дороти, давала понять, кем она является на самом деле: любящей, щедрой матерью, решительно настроенной заполучить от жизни желаемое.