Тепло наших сердец - Нора Робертс

— Мэлори, я смотрю на тебя с самой первой встречи, даже когда мы не вместе.

— Звучит странно, но все равно приятно. Ложись.

Они улеглись рядом, лицо к лицу.

— Теперь я чувствую себя в полной безопасности и не слишком раздражена.

— Возможно, ты немного недооцениваешь риск. — Флинн провел пальцем по холмику ее груди.

— Возможно. — Мэлори вздохнула, когда его губы скользнули к ее шее. — Это меня не пугает. Тут нужно более сильное средство.

Флинн перекатился на нее, придавив всем телом, и приник к ее губам.

— О! Совсем другое дело, — выдохнула Мэлори.

Она затрепетала, все больше возбуждая его. От кожи Мэлори исходили волны тепла. Он хотел полностью погрузиться в нее, впитывая ее губами и кончиками пальцев. Хотел раствориться в непреодолимом желании доставить ей наслаждение.

Они прочно связаны друг с другом. Наверное, эта связь существовала еще до их встречи. Неужели все его ошибки, все метания вели к этой минуте, этой женщине?

Неужели у него не было выбора?

Мэлори почувствовала сомнения Флинна.

— Не нужно! Не уходи! — взмолилась она. — Позволь мне тебя любить. Мне нужно тебя любить.

Ее руки обвивали его шею, губы соблазняли. Теперь она без колебаний обменяет гордость на силу.

Прикосновения рук и прикосновения губ… Стоны наполняли воздух, ставший густым и темным. Долгие, неспешные поцелуи становились все более страстными, прерываясь жадными вдохами.

Теперь Флинн присоединился с ней, захваченный первобытным ритмом, противиться которому не было сил. Молот сердца грозил разбить грудь, но и этого было мало.

Ему хотелось вобрать в себя ее вкус, ее запах, утонуть в океане этого желания. Она все время менялась — то мягкая и податливая, то натянутая, как струна. Услышав свое имя, вместе с дыханием слетевшее с губ Мэлори, он подумал, что сойдет с ума.

Она приподнялась над ним. Их пальцы переплелись, и Мэлори приняла его медленным и плавным движением, от которого спазмы наслаждения пробежали по телу Флинна.

— Мэлори…

Она покачала головой и наклонилась, касаясь губами его губ.

— Позволь мне любить тебя. Смотри, просто смотри.

Мэлори откинулась назад, провела ладонями по своему животу, по груди, запустила пальцы в волосы. Ее тело пришло в движение.

Волна жара накрыла Флинна — огненный взрыв, расплавляющий мышцы, обжигавший до самых костей. Она поднялась над ним, хрупкая и сильная, белая и золотая. Окружила его, завладела им. Швырнула навстречу безумию.

Страсть и наслаждение поглотили Мэлори. Она вела их обоих, все быстрее и яростнее, пока перед глазами не завертелись разноцветные круги.

«Живые…» Больше она ни о чем не могла думать. Они живые. Кровь вскипала в их жилах, толчками проходила через замиравшее сердце. Ее губы ощущали вкус его губ, она чувствовала, как его плоть пульсирует внутри ее.

Это была жизнь.

Мэлори цеплялась за нее, даже когда наслаждение достигло пика, стало почти невыносимым. Тело Флинна изогнулось, и она рухнула в сверкающую бездну.

Флинн неплохо справился с супом. Мэлори с удивлением наблюдала, как он помешивает варево в кастрюльке на плите в ее кухне. Он включил музыку и приглушил свет. Но вовсе не затем, чтобы создать интимную обстановку, — просто очень хотел, чтобы Мэлори расслабилась.

А еще он очень хотелось расспросить ее о подробностях сна, но в борьбе с любопытством победило желание не тревожить Мэлори.

— Хочешь, сбегаю за какой-нибудь кассетой? — предложил он. — Плюнем на все и немного побездельничаем.

— Нет! Не уходи. — Она прильнула к нему. — Не пытайся меня отвлечь, Флинн. Рано или поздно нам нужно будет поговорить.

— Но ведь не обязательно же сию минуту…

— Мне казалось, журналист должен раскапывать факты и тут же публиковать их.

— «Курьер» не собирается рассказывать историю о кельтских мифах, пока она не закончится, поэтому торопиться нам некуда.

— А если бы ты работал в «Нью-Йорк таймс»?

— Тогда другое дело. — Флинн погладил ее по голове и отпил вино из бокала. — Я был бы бесчувственным и циничным. Вытянул бы у тебя или кого-то другого все подробности. Если бы я работал в «Нью-Йорк таймс», то был бы нервным и напряженным. Возможно, имел бы проблемы с алкоголем. Моя семейная жизнь катилась бы ко второму разводу. Думаю, я пристрастился бы к виски без содовой и имел рыжую любовницу.

— Послушай, а если серьезно — как ты представлял свою жизнь в Нью-Йорке?

— Не знаю. Хочется думать, что у меня была бы интересная работа. Важная работа.

— Ты не считаешь свою работу здесь важной?

— В ней есть смысл.

— Еще какой! Не только информировать и развлекать, но и поддерживать традиции, давать многим людям средства к существованию — тем, кто у тебя служит, печатает газету, доставляет ее подписчикам. Что бы они и их семьи делали, если бы ты уехал?

— Я не единственный, кто способен руководить газетой.

— Но, возможно, единственный, кто должен это делать. Ты уехал бы в Нью-Йорк теперь, если бы мог?

Флинн задумался.

— Нет. Я сделал выбор. И большую часть времени доволен своим выбором. Собственно, практически всегда.

— Знаешь, у меня нет способностей к живописи. Мне этого никто не говорил и не принуждал бросать занятия. Просто у меня не получалось. Но когда ты что-то умеешь, а тебе запрещают — это другое дело.

— Ну, не совсем так.

— А как?

— Ты должна понять мою мать. Она всегда все планировала. Когда умер отец, это означало, что «план А» потерпел неудачу.

— Флинн…

— Я не говорю, что мама его не любила и не оплакивала. Любила. Мы все его любили. Он смешил ее. Всегда мог сделать так, чтобы она засмеялась. Целый год после его смерти я не слышал, чтобы мама смеялась.

— Флинн… — У Мэлори разрывалось сердце. — Прости.

— Она очень сильная. Элизабет Флинн Хеннесси-Стил не назовешь бесхарактерным человеком.

— Ты ее любишь. — Мэлори взъерошила ему волосы. — Я так и знала.

— Конечно, люблю, но ты никогда не услышишь от меня, что с ней было легко. В общем, когда мама немного пришла в себя, настало время «плана Б», и его существенной частью была передача газеты мне. Для меня решение матери не стало неожиданностью — это естественное развитие событий. Я всегда знал, что мне никуда не деться. Мне нравилось работать в «Курьере», причем быть не только журналистом, но и издателем.

— Но ты хотел заниматься этим в Нью-Йорке.

— Я считал, что перерос такое болото, как Плезант-Вэлли. Мне хотелось столько всего сказать, столько сделать! Получить Пулитцеровскую премию. Потом моя мать вышла за Джо. Джонатан Стил, отец Даны, отличный парень.