Сказочное невезение - Диана Уинн Джонс

– Да, возможно, на это уйдет вся ночь, но речь об убийстве, мадам.

Очень медленно и аккуратно я начал отползать к двери. Отполз еще немножко, пока возмущались другие гости. Когда я добрался до двери, Габриэль де Витт говорил:

– Прошу прощения, но правосудие должно восторжествовать, сэр.

Я пятился, пока дверь не отворилась у меня за спиной. А потом, про себя возблагодарив мистера Амоса за его долгие уроки входить и выходить бесшумно, я взялся за дверь и скользнул на другую ее сторону. Затворил ее, не вынимая пальцев, чтобы не раздалось хлопка, а потом немного постоял в надежде, что никто ничего не заметил.

– Там Габриэль де Витт, да? – раздался шепот.

Я отскочил в сторону и увидел, что к стене у двери прижалась Милли. Вид у нее был такой же испуганный, как и у меня.

– И в доме полно полиции, – продолжала она. – Помоги мне выбраться отсюда, Конрад!

Я кивнул и на цыпочках стал красться к лестнице для прислуги. Я решил, что Милли перепугается еще сильнее, если я объясню, что мне еще важнее выбраться отсюда, чем ей. Просто прошептал – она кралась следом:

– А где эти полицейские по большей части?

– Собирают всех горничных и кухонных работников и ведут в банкетный зал на допрос, – прошептала она. – Мне все время приходилось прятаться.

– Это хорошо, – сказал я. – Тогда, возможно, нам удастся выбраться через подклеть. Ты можешь нас сделать невидимыми?

– Да, но среди них много чародеев, – шепнула Милли. – А они нас увидят.

– Все равно давай, – сказал я.

– Ладно, – откликнулась она.

Мы на цыпочках двинулись дальше. Не могу сказать, были мы невидимыми или нет. Видимо, были, потому что перед тем, как добраться до лестницы, мы прошли мимо лифта и оттуда как раз вышел полицейский, толкая перед собой миссис Балдок и мисс Семпл, и никто из них нас не увидел. Обе экономки плакали – миссис Балдок громко и самозабвенно рыдала, а мисс Семпл хлюпала носом и изливала потоки слез.

– Ничего вы не понимаете! – завывала мисс Семпл. – Мы обе проработали здесь чуть ли не всю жизнь! Если нас выставят на улицу, куда мы пойдем? Что мы будем делать?

– Это не мое дело, – рассудил полицейский.

Мы с Милли обогнули их и помчались по лестнице на первый этаж. Я чуть-чуть приоткрыл зеленую дверь. В вестибюле было очень шумно, – похоже, большинство полицейских тащили по главной лестнице садовников, конюших и шоферов. Те по большей части возражали в том смысле, что по этой лестнице ходит только Семейство. Я подождал, пока дверь закроется, а потом мы оба рванули в подклеть.

Никогда еще не видел в подклети такого безлюдья. Там было полутемно, пустынно и гулко. Можно было даже поверить в то, что вероятностная аномалия просто проглотила всю здешнюю жизнь. Я как можно быстрее довел Милли до двери между кухней и погребом – туда, куда садовники обычно приносили овощи и фрукты.

Здесь пусто не было. Свет из открытой двери внизу заливал ступени погреба. Внизу суетилось много людей. Мы с Милли разом подпрыгнули, когда зычный чародейский голос заорал снизу:

– Идите скажите им, что кнопка «сдвиг» застряла в положении «включено»! Если я врублю питание, у нас тут снова начнутся перемены. Ну, ступайте!

Я чуть не рассмеялся. Это Кристофер натворил такое с кнопкой! – подумал я. Но тут кто-то бегом помчался вверх по ступеням. Милли стиснула мое запястье, и мы понеслись мимо лестницы в прихожую, где разгружали продукты, и спрятались, чтобы неизвестный нас не увидел. Я открыл дверь, мы на цыпочках выбрались наружу. На сей раз совсем наружу, в сад.

Я страшно расстроился, когда обнаружил, что там совершенно темно; тем не менее сказал:

– А теперь – бежим!

Мы не столько побежали, сколько потрусили, вытянув вперед руки, чтобы во что-нибудь не врезаться, стараясь придерживаться бледных линий, которые, наверное, и были дорожками. Вряд ли они вели нас по прямой. Возможно, иногда мы просто бежали по каким-то случайным просветам. В любом случае, протрусив с полчаса, мы вдруг выскочили из-за каких-то черных как ночь кустов на открытое пространство парка – а не сада, как я предполагал. Здесь было гораздо светлее.

– Здорово, теперь мы хоть видим! – сказала Милли.

«И нас видят», – подумал я. В любом случае нужно было как-то выбираться из поместья. Я со всех ног помчался туда, где, по моим понятиям, находились главные ворота, – поперек подъездной дорожки, по подстриженной траве лужаек. Мне хотелось как можно скорее убраться из Столлери.

Тут где-то поблизости раздалось зычное «гав!», а потом послышался топот могучих лап. Совсем я забыл про Чемпа. Я произнес про себя некрасивое слово и замедлил бег. Милли тоже.

– Это сторожевой пес? – спросила она.

Похоже, она перепугалась даже сильнее, чем я.

– Да, но ты не волнуйся, – сказал я, пытаясь сообщить голосу уверенность. – Он меня знает. – И я окликнул: – Чемп! Эй, Чемп!

Поначалу мы следили за его приближением только по топоту и громкому сопению. Потом из темноты показался темный силуэт – он мчался в нашу сторону. Мы с Милли оба впали в панику и вцепились друг в друга. Но Чемп лишь дернулся в нашу сторону, показывая, что заметил, а потом понесся дальше, и на ходу еще раз зычно гавкнул.

Через секунду вдали раздался совершенно жуткий шум. Чемп залаял – глубоким, глухим лаем, напоминавшим раскаты грома. К нему присоединилась другая собака, у той голос был высокий и пронзительный, она тявкала и тявкала, и шума от нее было даже больше, чем от Чемпа. Заржала лошадь, снова и снова, будто ополоумела. А к голосам животных примешивались голоса людей, они кричали, кто-то громко, кто-то тихо и сердито. Мы понятия не имели, что происходит, пока над всеми этими голосами не прозвенел другой:

– Эй, вы все, тихо!

Мгновенно воцарилось молчание. А потом тот же голос произнес:

– Ну да, Чемп, я тебя просто обожаю. Только сними лапы с моих плеч, будь другом.

Милли завопила:

– Кристофер!

И бросилась на голос.

Когда я ее догнал, она висела на Кристофере, вцепившись в него обеими руками, и, кажется, плакала. А Кристофер говорил:

– Все в порядке, Милли. Я просто немного запутался во всех этих сдвигах. А остальное все нормально. Все хорошо!

А за ними на фоне темного неба вырисовывалась цыганская кибитка, запряженная белой лошадью. За дергающимися ушами и размахивающим хвостом явно недовольной лошади я различил мужчину на козлах. Кожа у него была такая темная, что я его почти не видел. Разглядеть можно было только глаза, он переводил их с меня на Милли. А вот белую собачку, сидевшую с ним рядом, было видно вполне отчетливо. Последними я разглядел лица женщины и двоих ребятишек, высунувшихся из-за спины мужчины.

Тут белая собачка вдруг решила, что я здесь совсем лишний, и опять растявкалась. Чемп, сидевший рядом со мной на земле, счел это смертельным оскорблением и решил ответить. Они долго еще переругивались, причем так, что разбудили бы и мертвого.