Серенький волчок - Сергей Юрьевич Кузнецов

– Да ладно, сама виновата, нормально.

Нет, не нормально. Извини, пожалуйста, Дашенька.

Всегда стыдно, когда на женщин огрызаюсь.

Сугробы выше забора, но двор чистый. Сама убирает, с ума сойти. Поздние сумерки, надеюсь, никто не поедет этой дорогой. Ну, погудят, я отъеду, в крайнем случае. Смеется: так я тебя и отпущу, отъезжать.

Поднимаемся на крыльцо, привычно отпирает дверь, входит на веранду, включает свет. Гляжу сначала на стол, раскрытая Маринина, дешевый пейпербек, чашка с отколотой ручкой, сахарница без крышки, выцветшие цветочки по фарфоровому полю. Стариковский затхлый запах распадающегося жилья. Со страхом поднимаю глаза: смущенно улыбается, вертит в руках ключ. Серая кожа, потрескавшиеся губы, едва заметные морщинки по всему лицу…

– Что, постарела?

Делаю шаг вперед, обнимаю, вдыхаю запах волос, пахнет человеческим телом, теплом, прошедшим временем. Стоит неподвижно, как чужая. Ты что, Дашенька?

– Ты, наверное, уже не хочешь меня, такую?

Не глупи. Поднимаю на руки, несу в дом, не могу нащупать выключатель, пробираюсь в темноте, шепчет на ухо: налево, сюда. Больно ударяюсь коленом, падаю на кровать, слышу знакомый смех:

– Прости, ой, что это я, прости…

Маленькая птица, седой воробей, проворные пальцы, туда-сюда, помоги мне, вот так хорошо. Глубокий выдох: Сереженька.

Наливает чай, смеется, спрашивает: ничего, что из пакетика? Другого нет все равно, знаю, что невкусный, что поделать. Садится напротив, серая кожа, потрескавшиеся губы, широкие скулы, глаза в пол-лица. Да, постарела. Как-то она это быстро…

Институт-то свой кончила?

– Педагогический? Конечно, а что толку? Кому я тут буду преподавать?

Но можно же перебраться в Москву…

– А Леха? Одного бросить? Он же пропадет без меня, сопьется. Прости, что дома ничего нет, может, тебе сахара дать?

Пальцы мелькают туда-сюда по скатерти, седой воробей, бывшая ласточка, распущенные волосы, обрезанный хвост. Смущенно улыбается, вспархивает ресницами, вспыхивает глазами.

– Как хорошо, что мы встретились! Я так счастлива сегодня, знаешь. Два года не виделись, с ума сойти, я уже и не надеялась. Ты ведь еще приедешь, да?

Садовое товарищество "Ракитники", да, я запомнил.

Зачем мы туда едем, думала Маша по дороге. Какая-то дача, какая-то Даша. Ну да, Сережа ездил к ней перед смертью, честно говоря, не хочу знать зачем. Но даже если он и привез туда деньги, что с того? Вряд ли можно незаметно спрятать такую кучу денег, триста шестьдесят тысяч - это ведь большой мешок. Да, кстати, за это время они обесценились раза в три, хоть и не уменьшились в объеме.

Машина остановилась.

– Вот мы и приехали, - сказал Леха и крикнул: - Дашка, встречай гостей!

Навстречу им из дома вышла маленькая девушка в подвернутых джинсах и застиранной рубашке, на ходу поправляя очки.

– Здравствуйте, - сказала она Маше. Увидела Ивана и улыбнулась: - Ой, привет, хорошо, что заехали. А как Сережа?

– Прости, Дашенька, - сказал Иван. - Понимаешь, такое дело… его больше нет.

Девушка замерла, одна нога на ступеньке, другая на сырой ночной земле, маленькая рука на перилах, свет из открытой двери в спину. Маша порадовалась, что не видит ее лица.

– Его убили, вечером того дня, когда он здесь был… - продолжал Иван. - Кремировали уже, прости, не знал телефона, не позвали тебя.

Дашенька что-то сказала совсем тихо, Маша не расслышала - не то "ничего", не то "и чего?" - повернулась и медленно поднялась по ступенькам в дом.

– Проходите, гости дорогие, - мрачно сказал Леха. - Будьте как дома.

Они поднялись на веранду, Леха сел в единственное кресло, Иван с Машей расположились на стульях.

– Я поставлю чай, - сказала Маша.

Она включила электроплитку и эмалированным ковшиком налила в чайник воды. Вот странно, подумала она, я же за три недели впервые попала в дом, где люди живут. Похоже, москвичи совсем не ходят в гости: и если рестораны и кафе Маша изучила досконально, то что творится дома у Али, Ивана или Дениса, не могла даже представить. Может, дома как такового у них и нет: все деньги уходят на одежду из бутиков, ежевечерние рестораны и кофе в пол-одиннадцатого ночи.

Хлопнула дверь, Дашенька вернулась, держа в руках бутылку с мутной жидкостью. Теперь, при свете, Маша рассмотрела ее лицо: большие глаза, шелушащаяся кожа, потрескавшиеся ненакрашенные губы. На вид лет 35-40, но Маша не удивилась бы, узнав, что Дашенька моложе лет на десять.

– Помянем Сережу, - сказала Дашенька. - Не зря я от Лехи самогонку прятала.

Она кивнула на брата, который, разомлев от тепла, сладко посапывал в кресле.

– Я за рулем, - сказал Иван. - А нам еще возвращаться. Так что не буду, извини.

– Я выпью, - сказала Маша.

Дашенька налила самогон в чашки, и они выпили не чокаясь. После второй порции она заговорила, сначала медленно, с трудом подбирая слова, безучастным голосом, а потом все быстрее, то и дело подливая себе и Маше, которая уже не пила, а только смотрела, как слезы текут по Дашенькиным щекам. Дашенька рассказывала, как Леха впервые пришел с Сережей домой, она еще была школьницей, но сразу поняла, что это - Главный Мужчина ее жизни. Она так и говорила, выделяя большие буквы, Главный Мужчина, и от этого Маша сразу почувствовала себя в каком-то сериале, хотя трудно как-то вообразить сериал, который снимается на маленькой веранде подмосковной дачи, со спящим в кресле пьяным Лехой Швондером, молчащим Иваном в дорогущем костюме, заплаканной Дашенькой и Машей, которая слушает, не говоря ни слова. Вдруг Дашенька прервала свой монолог:

– Простите, Маша, я тут говорю и даже не знаю, вы кто были Сереже?

Маша скосила глаза на Ивана - тот молчал по-прежнему, - и сказала:

– Да просто подруга.

– Просто? - переспросила Дашенька, и Маша вспомнила, как Таня смотрела на нее, будто на музейный экспонат.

– Ну да, - кивнула она.

– И вы никогда с ним… - Дашенька запнулась, подбирая слово, - не спали?

Маша покачала головой. Лицо Дашеньки внезапно озарилось:

– Ой, как же вам не повезло! - всплеснула она руками. - Это всегда была такая радость, такое… даже не наслаждение, а именно радость. Всегда, всегда, до сих пор даже. Вот последний раз, в среду, 13 августа, как сейчас помню, я стою над тазиком, подмываюсь, он уходит уже, а я чувствую, что плачу от счастья. И мне совершенно ничего не надо больше, ты не поверишь. Я сейчас думаю, даже не важно, что он умер, ты, прости, Иван, что я так говорю, неважно, потому что для меня все осталось как было. Эта радость… понимаешь, она всегда со мной, чтобы ни случилось. Я ведь и раньше не знала, когда он снова появится. Сам звонил, приезжал, потом исчезал, но это неважно было, совсем не важно, потому что Сережа - он всегда со мной.