Чертово колесо - Михаил Гиголашвили

— Э, шнурок завязал, а голову чуть не разбил! — развеселился шофер.

Уже проехали Шахрихан, Балыкчи. Приближались к мосту через Сыр-Дарью.

— Тебе куда надо, напомни, — спросил шофер.

— Катта-Курам…

— Тогда через Джумашуй надо ехать, — почесал затылок шофер.

Вскоре они свернули с главного шоссе и поехали по дороге, тянувшейся сквозь хлопковые поля. Стали чаще попадаться грузовики с хлопком, перевязанным, как сено.

— Белое золото, чтоб оно сдохло! — вздохнул шофер, провожая глазами очередной КамАЗ. — Круглый год цветет, дышать не дает!

Около переезда через железнодорожные пути пришлось простоять довольно долго. Пилия от нечего делать стал рассматривать навес в поле: под ним стояли весы и сидел толстый узбек с красной повязкой. На столе лежала громадная амбарная книга, куда узбек что-то вписывал карандашом. Невдалеке от навеса, под маленьким тентом, несколько толстых мужчин ели плов с громадного блюда, широко загребая его ладонями. Они пригоршнями закладывали плов в свои рты, не обращая внимания на пыль, газы и грохот машин. Поодаль, прямо в хлопке, сидели женщины в косынках и тоже что-то жевали. А вокруг навеса, под палящим солнцем, стояла длинная очередь детей и подростков с корзинами, набитыми хлопком. Дети понуро ждали, не поднимая глаз, изредка зевая и ковыряясь в серой вате, выпиравшей из корзин.

— Бригадиры, кладовщики и завсклады жрут, как свиньи, а дети под солнцем стоят, ждут, пока они брюха набьют! — махнул головой водитель. — Моих детей тоже из школы на хлопок гонят! Шакалы!

Наконец показался мост через большую реку. Пилия удивился грозным, словно изрубленным саблей обрывам по обе стороны мощного русла.

— Сыр-Дарья! — торжественно объявил шофер, гордясь древней рекой. — Это значит: Мать-Дарья!.. Ее воду земля пьет, человек пьет, скот пьет, зверь пьет! — Вдруг, схватив Пилия за руку, он крикнул: — Смотри! Видишь, на другом берегу? Это все анаша, дикая. Видишь? Ты спрашивал — анаша. Вот анаша, все анаша!

И Пилия, проследив за его пальцем, увидел далеко на обрывах густые зеленые заросли.

— Ничего себе! — присвистнул он. Для него анаша всегда была в виде порошка или пластилина, а здесь она росла прямо из земли — подходи и рви! «За что ж действительно сажать в тюрьму, если так? — подумалось ему. — Как шиповник, кизил или виноград растет… И то растет, и это…

Сорвал, съел, выпил, выкурил — какая разница, кому какое дело?»

Вскоре они въехали в Катта-Курам.

— Куда? — спросил шофер.

— Тут, мне говорили, улиц нету? — протягивая деньги, поинтересовался Пилия. — Улица Ленина.

— Правильно, нету… Одна улица — и все! — ответил шофер, смеясь.

— Тогда поближе к номеру тридцать пять.

Около дома тридцать Пилия вышел. Двинулся вперед. Беленые стены из сырцового кирпича нестерпимо блестели на солнце. Он шел, а блеск стен по-прежнему резал глаза. В одном месте ему показалось, что из-за стены кто-то выглядывает, но успел взять себя в руки и миновал опасный участок.

Когда проходил мимо мощного забора, открылась калитка, и из нее вышли два узбека, причем Пилия с удивлением заметил, что за калиткой не видно пространства двора или сада, — глухая стена, начало лабиринта. Это почему-то разозлило его. Чувствуя спиной взгляды узбеков и наливаясь беспричинной яростью, он подумал: «Скрытные, мусульмане поганые!»

Дойдя до крашеной калитки с номером тридцать пять, Пилия решительно постучал в нее. Долго не открывали. Наконец мужской голос что-то спросил по-узбекски.

— Паико тут? Мне нужен Паико, — отозвался Пилия.

Калитка заскрипела, распахнулась, и за рябым толстым узбеком Пилия увидел щуплого лысоватого человека, который неприязненно спросил:

— Для чего тебе Паико?

— Меня послали помочь ему, — ответил Пилия.

— Вот как? — переспросил человек, что-то сказав узбеку. Тот недоверчиво подумал, но отошел от двери. — Входи!

Из душного колена предбанника попали в обширный двор. Повсюду лежали косы, топоры, серпы, цепи, ведра, какие-то мешки, холстины. На кольях заборчиков возле огорода торчали котелки, кувшины, висели седла и сбруи.

Рябой узбек осмотрел Пилию и, переваливаясь, отправился в дом, а Паико продолжал стоять.

— Гела! Тебе звонили из Тбилиси? — протянул ему руку Пилия, переходя на родной язык. Тот вяло пожал ее и ответил вопросом:

— А что они передали на словах?

— Велели везти товар в Тбилиси.

Паико неопределенно качнул головой.

— Мой адрес был только у Солико Долидзе. Раз ты здесь — значит, я должен тебе верить… — Он присел на корточки и повторил: — Я должен верить… Когда ты встречался с Солико?

— Я лично не видел и не знаю никакого Солико. Меня просили другие люди помочь тебе.

— Ах, вот как? Тебя наняли, что ли?

— Вроде того, — усмехнулся Пилия, выдерживая взгляд его красных глазок.

Паико, не мигая, смотрел на него. Действительно, Солико обещал прислать ему помощника, но чтоб так быстро, без звонка, без телеграммы… Сам Паико, после десяти лет лагерей не бывший еще в Тбилиси, мало ориентировался в тамошней обстановке. Из дома появился рябой узбек и жестом позвал их.

— Пошли, умойся, поешь, а там видно будет, — сказал Паико, вставая с карточек. — Ты торчишь, я вижу?

— Не особенно.

— На вот, если хочешь, подмолотись, — сказал Паико, вынимая из парусиновых штанов коричневый комочек. — Хороший опиум. Чаем можно запить.

В комнате без окон стоял низкий четырехугольный стол, покрытый множеством циновок, тряпок и косынок. Тут же лежали свернутые одеяла и длинные подушки-мутаки. Около стены, привалясь к ковру, спал морщинистый старик в тюбетейке. В руке у него была зажата палка.

Услышав шум, старик открыл глаза. Рябой (его звали Убайдулла) что-то сказал ему. В глазах старика мелькнул интерес — он жестом пригласил сесть, зевая во весь щербатый маленький рот. Рябой отрывисто крикнул во тьму соседней комнаты какое-то приказание, потом тяжело опустился возле стола на корточки.

— Ботинки снимать? — спросил Пилия у Паико.

— Сними, — по-прежнему коротко ответил тот, скидывая шлепанцы и ловко скрещивая ноги.

Пилия сделал то же самое. Старик некоторое время молча в упор разглядывал его, потом что-то произнес по-узбекски.

— Он говорит, если ты гюрджи, то зачем волоса светлый? И уса нету? — перевел рябой.

Пилия невольно улыбнулся:

— Не знаю, так вышло. Я мегрел, а мегрелы рыжие и голубоглазые.

— Как дорога была, хорошо? — продолжал переводить Убайдулла, запуская толстые пальцы в чищеные орехи.

— Да, все хорошо. Спасибо.