Царская чаша. Книга I - Феликс Лиевский

– Федя, ты что?

Тряхнув кудрями, он кивнул Охлябинину, и они продолжили обход.

1 января 1565 года.

Александрова слобода,

государевы палаты.

– Откуда? – переспросил дьяк, переписывая очередную телегу с чёрными сермяжными монашескими кафтанами, подбитыми зайцем и козлом, а то и вовсе без зимнего подбоя, навалом сложенными под соломой. Стрелецкий караул пристально следил за расстановкой и разгрузкой ещё одного небольшого обоза у крепостных ворот Слободы.

– Горицкая Успенская обитель, – терпеливо повторил усталый озябший чернец, дыша на красные руки.

Дьяк кивнул. Подручные Конюшего приказа распрягали обозных лошадей. Пока разгружают, ему и товарищу было предложено с провожатым местным служкой пойти в гостевую избу. Чернец расписался в обширной хозяйственной приходной книге, старательно выведя своё имя.

– Всего пять сотен штук кафтанов простых чёрных зимних, новые, из коих двадцать восемь надобно подлатать сходной пушниною. Итого с прочими, давеча от Воскресенского полученными, того, что на Волге, десять сотен и ещё сорок штук кафтаньев зимних. Маловато, – дьяк заложил перо за ухо, послюнявил палец и перевернул лист.

– Спасо-Преображенские обоз выслали, на днях доберутся, бог даст! – вмешался инок-обозник, наблюдая через окошко хлопоты около последней разгружаемой телеги. – Сперва хотели вместе ползти, да больно кучно выходит… У них же раза в два поболе будет. За Переславлем разошлись маленько.

– Итого… Напервой хватит здешним обрядиться, как думаешь, Огафон? – дьяк обернулся к человеку из Бронного приказа, а тот кивнул, и велел позвать кого-нить из Постельного, кто в шитье смыслит, немедля. Зима застала многих тут, и мастеровых, и служилых, без одёжки тёплой. То есть, она была из домов с собой дадена, кому какая, а то и никакая особо, да ведь отзывали народ ремесленный с мест без упреждения всякого о времени, сколько они тут пробудут. Чтоб лишних толков не было загодя. Пробыли дольше, да и прибыло больше. Вот и кликнули от государева имени по окрестным обителям. Что таить, всем нынешним благополучием они обязаны были неустанному вниманию Иоанна, и настало время самым простым, что могут, скорой помощью на просьбу его ответить. Везли также материи простой и шерстяной для обмоток, и шкур на поршни и коты100, и лыка на лапти, в которых, поверх тёплых обмоток мастеровой- дворовый мог и зиму пробегать, а ещё – кож ременных, не хуже иных сапогов по снегу, в плотных лапти сплетённые, а сердито и дёшево.

Как не пытался он тихо ступать, а свод белокаменный выдал. Тут и дышать нельзя было без отголоска тебе отовсюду, как мановение крыла, чёткого и гаснущего сразу. Только там, под высоким шатром Покровского храма, голос звука любого держался долго, звучно, и даже страшновато…

Он вошёл, поклонившись. Иоанн стоял перед поставцом с раскрытою нотной грамотой. Обернулся недовольно. Увидел его фигуру склонённую в чёрном, и долго молчал. Рассматривал.

А вокруг ещё витал его глубочайший голос, без труда, как из глубинной сути себя выводящий новое пение, трудное и непривычное, но целиком Иоанново, созвучное ему во всём.

Федька распрямился, очей не смел пока поднять.

Иоанн всё смотрел на него. Наконец, отложил перо, чернильницу закрыл, отёр пальцы малым полотенцем.

– Что ныне стряслось, Федя, что в ризу монашескую ты обрядился?

– Если ты, государь мой, во чёрном платье простом дни проводишь, то и мне не в радость наряды прежние.

Обошёл его Иоанн, взором всего обнимая и пронзая.

– Отчего ж и перстней тогда не снял? И главы не покрыл? И… – он отвернул полу чёрного грубого сукна, заглянул под неё, на тонкую шёлковую позолоту домашнего терлика под кафтаном монастырским, под бедным пёстрым заячьим подбоем, – кинжал при тебе. Славно!

– Главу мне покрывать так не по праву… Как же и воинскую свою честь нести без оружия? Но… Государь!

Нежданно громко этот возглас заметался и погас постепенно.

Федька снова склонился, с прижатой к сердцу ладонью.

Иоанн неожиданно с иной искрой на него воззрился:

– Когда ж успел по себе подогнать?

– Ну, так по росту и в плечах выбрал, а по стану мне у Бута посадили, в час работы-то…

– Ой, Федя…

– Я сниму тотчас, ежели тебе не мило!!! – тут уж колени его подогнулись. Иоанн не спешил с ответом. Смотрел сверху на чёрную фигуру его, у своих ног замеревшую. На райскую птицу красы юной, Сирина своего сладкозвучного, в грустной, чёрной ипостаси Алконоста101, и не мог оторваться, столь хорошо это было теперь…

– А ты пению разумеешь ведь? Ответь мне голосом, без словес, как я зачну, и рукою тебе махну вступить.

Он медленно кивнул, поднимаясь, заводя за ухо волнистую тёмную прядь.

Их ночью прервали. Приказной докладывал, что обоз от Спасо-Преображенского насилу дошёл, по путевым огням внешнего глубокого дозора, что их вывел к пристанищу. Метель встала до неба.

Не помня себя, всё ещё с головою в глубоком строе голосового согласия, зажимая накрест грудь, Федька шёл за государем в покои. Там их встречали, и каждого разоблачили и помогли омыться на сон. Дверь опочивальни Иоанна открыта была, все оставили их.

На стольце перед кроватью – только чаша серебра с водой, и хлеба отломано от края.

– Государь мой, – тихо молвил он, входя, босой, в рубашечке своей, выше колен, как юноше неженатому положено, и в накинутой на плечи той самой чёрной ризе, что давеча с дворцовым главным мастером они подогнали по тонкой его сильной талии…

– Федя!

Он остановился, ступив на ковёр. Иоанн не в постели был. В халате поверх серой рубахи, в кресле, рядом с пустой доской шахматной. А фигуры валялись вокруг.

– Они же чего ждут, – руки Иоанна вцепились до побеления костяшек пальцев в поручни кресла. – Что я испугаюсь. А я боюсь и так! Вишь, за море бежать собрался, к Лизке, а она мне не сестра любезная, она мне – тварь, вражина хитрая, да покудова почитай с нею только у нас и мир, хоть и худоватый, и… что ж, я буду у ней приживалом до гроба, а?.. Христа ради, которого они не ведают, просить буду себе милостыни у них… Точно шута, за собою таскать меня станет, показуя всем нынешним супротивникам нашим, каков кесаря Московского и Руси всея позор!

– Государь… – осмелился прошептать Федька, падая и обнимая его колени.

– Так ведь токмо сыновей ради, токмо для них если…

– Государь, мы тебя не оставим!

– Что, и ты со мной туда, в ад кромешный пойдёшь? В услугу пленнику-слуге, царю бывшему, будешь?

Федька замер, чуя, как начали дрожать под его поцелуями лёгкими и руками колени Иоанна.

– А они все чего ждут? А того, что я не сдюжу, против них всех один оказавшись. Против их многоволия – свою волю единую заявляя, не снищу сил за себя встать! Отрекусь лучше от престола моего, и Богом