Желать невозможного - Екатерина Островская

– Давай посидим где-нибудь, обсудим ситуацию.

Берманов повез его в «Колыму». Они разместились за столиком возле печки, и Леонид Иванович, оценивающе оглядев помещение, произнес:

– Хорошо ты устроился.

Бергамот не стал спорить и доказывать, что к приобретению ресторана он не имеет никакого отношения, кивнул только:

– Жена тут командует.

С подносом в руках подошла официантка в униформе, стилизованной под тюремную робу и с биркой на груди. На бирке едва читалось криво написанное имя Нина. Официантка стала выставлять на стол закуски и граненый графин с бурой жидкостью.

– Что это за бурда? – спросил Менжинский.

– Первач на женьшене, начальник, – ответила официантка, – а на закусь нерка, белые грузди и паштет из гусиной печенки, в натуре.

Леонид Иванович посмотрел на нее:

– Тебе что – нравится дурой прикидываться?

– Нет, – смутилась девушка, – хозяйка велит так разговаривать с клиентами.

Берманов махнул рукой, прогоняя ее, и сам до половины наполнил стаканы самогоном.

– Анжелика хочет, чтобы все здесь было стильно и оригинально, вот и перегибает. Но ведь ресторан – ее детище: вот я и молчу, не лезу со своими советами.

– Что же ты Алика упустил? – поинтересовался Менжинский вроде бы без всякой связи.

Берманов понял, что тому известно о его связях с Алиходжаевым.

– Ловкий, гад, – пожал плечами Эдуард Юрьевич, – как наручники снял – ума не приложу.

– Дела до конца доводить нужно: уж коли посадил его в свою машину, так надо было в машине и кончать. Все потому, что по мелочовке работаешь, а оттого мелко мыслишь. Ты с этим делом завязывай, Эдик. Сейчас хорошее дело тебе подвернулось, племянника Флярковского похитили, так что из штанов выпрыгни, но помоги нам. Илья решил объявить о награде за информацию – сто тысяч евро дает. Но тому, кто реально поможет, представляешь, сколько отвалит? Только у меня просьба к тебе будет: узнаешь что, сразу мне сообщай. А если ребенка удастся вызволить, то не спеши никому докладывать, и пресса чтоб не пронюхала.

– Какого ребенка? – прикинулся дурачком Берманов. – Там ведь двое детей, да и женщина еще.

– До женщины и ее дочки мне дела нет. Поможешь им, слава тебе. Но наш мальчик должен быть живым и здоровым. Доставишь его мне. Понял, не Илье Евсеевичу, а мне лично в место, куда я тебе укажу.

– А что он за человек?

– Илья-то? – переспросил Менжинский. – Пацан. Из тех, кто до старости мальчиком остается. И концерн ему как игрушка нужен, чтобы у него было что-то, чего у других нет. Илья человек взбалмошный, но управляемый.

– Я понял, – кивнул Берманов, – давай по рюмашке за успех и пообедаем заодно.

Но его собеседник поднялся из-за стола.

– Раз ты такой понятливый, я пойду, – произнес Леонид Иванович. – Я так рано никогда не пью. И днем не обедаю: наедаюсь с утра и до вечера работаю без перерыва.

Менжинский собрался идти, но остановился, словно вспомнил что-то.

– Кстати, два часа назад на сайт концерна поступило сообщение от похитителей. Они просят десять лимонов за мальчика. Про женщину и девочку ни слова. Мои люди вычислили сервер, с которого поступило сообщение. Какой-то компьютерный клуб возле станции метро. Видеонаблюдения в клубе нет, а дежурный администратор не смог сообщить, кто у него был утром. Сказал, что народу много и всех лиц он не помнит. Так что пусть теперь твои люди поработают с ним и мозги прочистят.

Оставшись один, Берманов потыкал вилкой в соленую рыбу, подцепил один кусок, понес его ко рту, но потом в раздражении бросил на стол вместе с вилкой.

– Нина! – крикнул он.

Прибежала официантка и замерла перед ним.

– Значит, так, – произнес Эдуард Юрьевич, – когда я здесь, говори нормальным языком. Еще один подобный прокол, и я тебя уволю!

Он посмотрел на нее, готовую расплакаться, и что-то шевельнулось в душе: не жалость, не интерес, а что-то другое, похожее на тихую радость сбывающегося желания. Кажется, ему сделали сегодня серьезное предложение. Если все случится так, как обещано, то можно не мечтать о генеральских погонах и высокой должности, потому что у него будет все или почти все, о чем он и мечтать-то боялся. Менжинский дал понять, что может управлять Ильей Флярковским, то есть фактически – огромным концерном. Непонятно только, зачем ему этот мальчик – племянник Флярковского? Но раз нужен, то он, полковник Берманов, отыщет. Отыщет, конечно. А тут еще награда объявлена. А вдруг? Вдруг его кто-то опередит? Вдруг опять этот Васечкин? И все сорвется?

Берманов подумал об этом, и спина у него похолодела. Он залпом осушил стакан с самогоном, из тарелки с рыбой взял руками кусок нерки, отправил ее в рот и, разжевывая, вдруг произнес вслух, произнес с непонятным для самого себя упоением:

– Дура ты, Анжелика!

Соня лежала в постели и плакала. Слезы текли сами, не было никакой возможности их остановить. Соня простудилась, сама не знала как. Вообще невозможно простудиться, когда вокруг почти лето. Солнце за окном светит ярко, пурпурные бабочки порхают над альпийскими клумбами с мелкими цветочками. В доме тихо. В отсутствие хозяина жизнь замирала. Во дворе пусто: обслуживающий персонал блаженствовал в цокольном этаже, охранник на воротах не вылезал из своей будки. Все, что было прежде, вся жизнь, которой Соня жила раньше, уехала куда-то, оставив воспоминания, бледные, как отсвет осенней зари на стенах ее спальни. Накануне днем Соня скучала в беседке. Никаких звуков вокруг не было. Ей казалось, что она никому не нужна в этом мире. Илья не появлялся уже несколько дней.

Соня лежала в болезненной полудреме, иногда к ней забегали быстрые и бессмысленные сны, потом она открывала глаза, не понимая, куда исчезли люди, которых она видела только что рядом. Однажды ей показалось, будто в дверь заглянула бабушка и позвала ее к завтраку, потом вдруг появилась мама – стройная и красивая, какой она была когда-то, за мамой вошла веселая Машка Коростылева с полиэтиленовым пакетом, расплывающимся по швам от обилия набитых в него бутылок с пивом.

– Во, Мармеладова, – восторженно закричала Машка, – смотри сколько! Сейчас мы это дело отметим! Вставай давай, чего лежать-то!

– Я не буду пиво, – прошептала Соня, – не хочу.

– Не хочешь и не надо, – ответил мужской голос где-то совсем рядом.

Соня открыла глаза и увидела возле своей постели Илью.

– Болеешь? – спросил он.

– Болею, – ответила Соня, – а ты мне снишься.

Он положил ладонь на ее лоб. Ладонь была тяжелая и холодная.

Она закрыла одеялом лицо, чтобы Илья не разглядывал ее – такую некрасивую. Услышала его шаги, а потом голос Ильи в холле.