Двадцатое июля - Станислав Рем

— Ранен, но, как нам сообщили, находится в крайне тяжелом состоянии.

— Вот видите. — Рузвельт взял стоявший перед ним на подносе кофейник и налил напиток в чашку. — Гитлер живуч. Я на сто процентов убежден, что все, кто в момент покушения находились рядом с ним, погибли. А он, как видите, остался жив. Живучесть подобного рода людей — факт довольно любопытный, но пока необъяснимый. Впрочем, если даже Гитлер умрет, это ничего не изменит. Вот, Гопкинс, взгляните… — Рузвельт кивнул на лежавшие перед ним газеты: — Все они в один голос пишут о послевоенной Европе. О том, что в «Большой тройке» нет единства. Спрашивают меня, почему я не собираю новое совещание «Большой тройки». И, заметьте, ни одно издание даже не заикается о переговорах с гитлеровцами. Ни до покушения на Гитлера, ни теперь. Простому американцу, который сегодня готов голосовать за меня, совершенно безразлично, как зовут того парня, который расстрелял его брата, отца, уничтожил в концлагере его сестру или невестой: Гитлер, Геббельс, Кейтель… Но если я вступлю в подобного рода переговоры, он обязательно проголосует «против» меня. Гопкинс, эта война немцами проиграна. Осталось лишь определиться во времени. Так что наша внешняя политика остается без изменений. Вас такой ответ устраивает?

— Вполне, господин президент.

Рузвельт жестом остановил собиравшегося покинуть кабинет помощника:

— Но это совсем не значит, что мы будем полностью игнорировать контакты с представителями германского командования. Сталин предлагает провести новую встречу «Большой тройки». На своей, заметьте, территории. И для этого у него имеются все основания. Красная армия сейчас как никогда успешно развивает наступление. С такими темпами она вполне может закончить кампанию до Рождества. Устраивает ли это нас? Нужно ли нам, чтобы русские оказались полновластными победителями? И я отвечаю себе: нет. И это тоже наша внешняя политика.

Гопкинс понимающе кивнул и удалился. Если бы он, закрывая дверь, оглянулся, то увидел бы, что оставил президента в крайне задумчивом состоянии.

Покушение на Гитлера напомнило Рузвельту 1934 год, когда его самого хотели насильственно сместить с поста президента.

Рузвельт пришел к власти в момент, когда Штаты находились на самом пике экономического кризиса. И в первую очередь он собирался разобраться в причинах, приведших его страну к полному краху. Такому, от которого до революционной могилы оставался один шаг, не больше. С этой целью ему пришлось нанять целый штат преподавателей университетов: юристов и экономистов. Причем часть из них отличалась откровенно левацкими, а то и прокоммунистическими идеями и настроениями. Однако инициатива Рузвельта пришлась не по душе финансовым воротилам, получавшим благодаря экономическому коллапсу крупные барыши. Естественно, «жирные кошельки» не желали изменения ситуации в стране. Поэтому нашли лучший, по их мнению, выход из положения: поменять президента.

Замысел мятежников сводился к тому, чтобы военные под руководством генерала Макартура арестовали Рузвельта и заключили в тюрьму. Главой нового правительства планировалось объявить Государственный совет под руководством все того же Макартура. Мятежников поддержали банки Моргана, химический концерн «Дюпон» и, естественно, представители американского генералитета.

О заговоре Рузвельту сообщил Эдгар Гувер, глава ФБР. И Рузвельт отреагировал немедленно. Макартур приказом президента был отправлен на Филиппины, а генералитет подверг кардинальным кадровым перестановкам. Заговор провалился.

Рузвельт до сих пор помнил тот момент, когда Гувер буквально ворвался в его дом и, не в силах сдержать эмоций, кричал о предательстве в правительственных кругах. Наверное, это был самый Кошмарный вечер в жизни Рузвельта…

«Интересно, — подумал президент, — как бы пошла дальнейшая жизнь страны, если бы меня тогда сместили? Скорее всего к власти пришли бы либо коммунисты, либо фашисты. Наглядные примеры история знает».

* * *

Эрвин Роммель пришел в сознание поздним вечером. Сиделка, ухаживавшая за ним, проспала тот момент, когда он открыл глаза. Фельдмаршал попытался приподняться, но слабость в мышцах и боль в голове тут же снова приковали его к постели. Вырвавшийся из его уст тяжелый стон разбудил женщину.

— Пи-ить.

Сиделка не столько расслышала, сколько догадалась, чего хочет больной. Она смочила губку в воде и поднесла ее к губам пациента.

— Где я?

— Вы у себя дома. Но вам пока нельзя разговаривать.

— Позовите мою жену.

— Она только что заснула. Не тревожьте ее. — Сиделка присела рядом. — Если вам что-то нужно, скажите мне.

— Как я здесь оказался?

— Вас привезли после ранения. Тяжелого, к сожалению.

— Да, припоминаю… Мы ехали в машине. Потом налет. Бомбы с неба. Мы не успели свернуть с дороги… Кто-нибудь еще выжил?

— Нет. Только вы.

Женщина ошибалась. В живых остался и адъютант Роммеля, Вирмер. Он покинул машину сразу, как только начался авиаобстрел трассы. Но прожил недолго. Через шестьдесят восемь часов его расстреляли. По приказу Шелленберга. Но сиделка, естественно, знать про то не могла.

— Какой сегодня день?

— Тяжелый, ох, тяжелый… — запричитала женщина. — В пять часов по радио передали, что на нашего фюрера совершено покушение. Но, хвала Всевышнему, он остался жив. В Берлине сейчас творится что-то невообразимое…

Роммель закрыл глаза. Всё. Начало конца.

* * *

На этот раз Мюллеру пришлось воспользоваться собственной служебной машиной. Борман ждал его в пригороде, на трассе в районе Вюндсдорфа. Водитель, необстрелянный неопытный юнец, нерв-но вздрагивал, когда в двух кварталах от них изредка раздавались автоматные выстрелы.

«Сопляк», — подумал Мюллер. Но сейчас ему нужен был именно такой шофер. Ничего не знающий и ни о чем не догадывающийся мальчишка, слепо выполняющий приказы.

Бормана Мюллер вызвал сам. И место встречи выбрал он же. Час назад ему принесли результаты прослушивания телефонов Шелленберга. Всех телефонов. В том числе и того «закрытого» номера, о котором, казалось, знали только Гиммлер и еще два-три верных его человека.

Внимательно выслушав Мюллера, Борман пришел к выводу, что встреча действительно необходима. Через десять минут руководитель рейхсканцелярии позвонил Герингу. Сообщений было два: о смерти фюрера и вылете Гиммлера в Берлин.

— Сколько нам нужно времени для подавления восстания в городе? — Геринг спрашивал конкретно и лаконично.

— Как минимум шесть часов. На подходе две танковые роты полковника Штолленберга. Бойцы Скорцени остановили бронетехнику в районе станции метро «Ноллендорфплац». Мюллер начал аресты среди представителей высшего командного состава. Но шесть часов нам нужны как воздух.

— У вас будут эти шесть часов. Гиммлер появится в Берлине только в семь утра…

Борман сидел на заднем сиденье. Мюллер расположился рядом, протянул отпечатанный на бумаге текст разговора Шелленберга с Гиммлером. Исподволь взглянув на собеседника, рейхслейтер удовлетворительно кивнул: текст практически слово в слово совпадал с» тем, о чем ему сообщил сам глава внешней разведки.