Каторжная воля - Михаил Щукин

В дорожных мешках у всадников нашлись хлеб, печеные яйца и даже соль в коробушке, сплетенной из бересты. Настя присела прямо на прогалине, спиной к свежему холмику, поела, не ощущая вкуса, и ее, неизвестно по какой причине, едва не стошнило. Икая, отплевываясь, поднялась, отряхнула юбку и стала навьючивать на лошадей ружья, патронташи и дорожные мешки. Привела своего коня и скоро тронулась в путь.

Теперь она собиралась добраться до деревни и найти там старосту Емельяна. Никакого иного желания у нее не было.

2

Горная речка, стиснутая с двух сторон отвесными каменными глыбами, билась в узком створе, как сильная рыба, попавшая в сеть. Вскипали белесые буруны, неслись, разбиваясь об острые макушки камней, торчавших над водой, и веер мелких брызг доставал до берега. Властвовал, не прерываясь, ровный, тугой гул. Миновав створ, речка раскатывалась на обе стороны, становилась шире, но течение ее оставалось прежним – вода неслась и бурлила, будто кипяток в чугуне.

– Да-а-а, доложу я вам, неистово буйство природы и одолевать его слабому человеку очень боязно. – Грехов наклонился, поднял сухую палку, валявшуюся возле его ног, и бросил в речку; палку сразу же закрутило и она исчезла в воде, даже не вынырнув; он покачал головой и добавил: – Не завидую я самому себе, если окажусь в этих волнах, так ведь и насморк схватить можно. Интересно, утопленники страдают насморком или нет?

– Утопленники ничем не страдают, их рыбы кушают, – хмуро отозвался Родыгин и повернулся к Федору: – Ну, и где мы будем переправу наводить?

– Брод надо искать, ниже по течению, а там уж как повезет…

– Как повезет! Достойный ответ аборигена! – не удержался Грехов.

– Да подожди ты со своим скудным остроумием, – сердито отмахнулся Родыгин. – Дело серьезное. Как говорится, не зная броду, не суйся в воду. Веди, Федор, на месте думать будем.

Стали спускаться по каменистому берегу вниз по течению. Федор шел впереди, время от времени дергал повод коня, который фыркал, мотал головой и норовил отскочить в сторону от летящей и шумящей воды; оглядывал берег, искал памятное место, а когда дошел до него, невольно остановился. Вот старая ель, нижние ветки которой доставали до земли, вот молодой подрост, добегавший до самого уреза воды, а впереди, посредине реки, едва видный в пенных разводах – огромный каменный бык. К этому каменному быку и принесло в прошлый раз Федора, когда он переплавлялся с другого берега, согласившись доставить за перевал Любимцева из Ново-Николаевска. Согласиться-то согласился, деваться некуда, но испытывал такое чувство, отправившись в дорогу, будто шершавую петлю сам себе накинул на шею. И, видимо, от этого душевного расстройства потерял осторожность, побрел наобум вместе с конем и телегой, и сразу же сшибло его водяным напором. Не смог удержаться за конский повод, утянуло под воду, понесло, закружило, как щепочку, и с маху, с разгону шарахнуло о каменный бык, да так сильно, будто переломило в пояснице. В беспамятстве уже успел уцепиться пальцами за трещину, высунул голову из воды, глотнул воздуха и крикнул в отчаянии. Напрасно, конечно, крикнул, все равно никто бы ему не помог, но от собственного крика будто в себя пришел. Вцепился, обдирая ногти, в каменную трещину, подтянулся и навалился животом на выпуклую каменную макушку.

Это его и спасло.

Передохнув, отдышавшись, он соскользнул с камня и вплавь, из последних сил, дошлепал до изгиба, где река еще раз раздавалась вширь и где течение было не столь стремительным. Зацепился ногами за дно и выбрался на берег. Переломанную телегу и раздутый труп коня нашел он только на следующий день. Каким-то чудом старенькая берданка, которую выдал ему Емельян, осталась, зацепившись ремнем за обломок оглобли, и не ушла на дно. Федор осторожно вытащил из нее патрон, выковырял пулю и на плоском камне, боясь дышать, рассыпал порох. Мало было надежды, что высохший порох и капсюль, побывавший в воде, сгодятся на что-нибудь толковое, но Федор этой надежды не терял. И когда вставил заново собранный патрон в ствол и клацнул затвором берданки, испытал даже радость. Оружие придавало уверенности, ведь больше у него ничего не имелось, кроме одежды и размокших сапог.

Купание в ледяной воде горной речки даром не прошло. Скоро Федора стал бить озноб, затем он сменился жаром, голову разламывала неистовая боль, а ноги наливались неимоверной тяжестью. Но поблажки он себе не давал и после каждого отдыха, хоть и со стонами, но поднимался. Шел и шел, выбираясь из дебрей, и даже когда шатало его из стороны в сторону, а глаза застилал горячий туман, все равно брел. Спотыкался, падал, в кровь разбивая лицо, но снова и снова вставал на ноги. Как он добрался до Бурлинки и как еще смог выстрелить – не подвел патрон! – этого он уже не помнил.

Сейчас, спускаясь вниз по течению реки, заново перебирая невзгоды, которые ему довелось пережить, Федор испытывал леденящий холод, вздрагивал и по спине пробегал озноб.

Вот и речной изгиб. Течение здесь стихало и на воде уже не вскипали белесые буруны. Федор остановился, предложил:

– Давайте передохнем, а после переплавляться будем.

– Дельно, – согласился Родыгин, – лошадей расседлаем, пусть тоже отдохнут. Заодно и чаю попьем. Звонарев, костер разведи.

На скорую руку перекусили хлебом и напились чаю. Когда уже затушили костер, заседлали лошадей и навьючили на них мешки, Звонарев, смущенно разведя руки, известил:

– А я плавать не умею!

– Да как же ты плавать не умеешь, если на реке вырос? – изумился Грехов.

– Чуть не утонул в детстве, совсем маленький был, вот и не научился, боялся воды.

– Узду на руку намотай и не отпускай, даже тонуть станешь – не отпускай, конь всегда сильнее, вытащит, – посоветовал Федор и добавил: – Если сам не захлебнется…

– Не каркай! – оборвал его Родыгин. – Кто первым пойдет?

Федор, не отвечая ему, потянул за узду коня и первым вступил в воду, которая туго ударила по ногам и обняла холодом. Пошел, сопротивляясь течению, стараясь твердо ступать на каменистое дно. Тянул за собой коня и тот, смирившись, не вскидывал голову, в сторону не дергался, а послушно следовал за хозяином. Только раздувал ноздри и фыркал. В иных местах вода доходила по грудь, стоило больших трудов удержаться на ногах, но речку перешли благополучно, и, когда выбрались на берег, все разом облегченно, вздохнули. Отжимать и сушить одежду не стали, чтобы время не тратить – день жаркий, на ходу все высохнет.

Двинулись дальше.

Привалов больше не устраивали до самого вечера. Остановились, когда солнце пошло на закат и сумерки поползли из горных распадков. Родыгин снова отрядил Звонарева разжигать костер, и тот, отправившись в ельник собирать хворост, неожиданно свистнул и позвал:

– Идите сюда, гляньте!

На поляне посреди ельника чернело большое круглое кострище, совсем свежее, ясно было, что костер здесь жгли недавно: на верхушке березы, из которой вырубали перекладину, листья еще не успели как следует завянуть.