Музыка и Тишина - Роуз Тремейн

Граница

Остаток пути до Боллера был проделан на рассвете, когда солнце начало пробиваться сквозь утренний туман, и дорога шла вдоль границы имения Тилсенов.

Рыбную повозку уже сменили на разбитую черную карету, и в ней стоял незнакомый тяжелый запах, как в позабытой комнате, где некогда жили старики, которые по всем углам ставили мышеловки и подслащивали свои последние вёсны запахом лаванды.

Из кареты Эмилия видела, как земли ее отца медленно проплывают мимо, и призналась Кирстен, что, оказавшись в Ютландии, в том самом месте, которое покинула и куда не надеялась скоро вернуться, она испытывает странное, труднообъяснимое чувство, будто само время насмехается над ней.

Кирстен зевнула и сказала:

— Насмешка — это любимое удовольствие времени, Эмилия. Если раньше ты этого не знала, то теперь запомнишь.

Вдоль границы тянулась густая полоса буков. Их листьев уже коснулось то неуловимое изменение, которое почти невозможно описать, но которое неожиданно появляется в сентябре и говорит о близости зимних холодов. Не в силах отвести взгляд от деревьев, где туман еще не рассеялся, Эмилия чувствовала, что в ней оживают воспоминания, так давно забытые, что часть их по-прежнему остается неясной и туманной.

Она со своей матерью Карен. Они идут под деревьями: ранняя осень — на Карен шерстяная шаль, и цвет шали серый. Эмилия еще маленькая, ей пять или шесть лет.

Они идут к определенному месту, оно недалеко. Их цель — самое большое дерево. Подойдя к нему, Карен низко наклоняется, берет Эмилию за руку, и они вместе разгребают опавшие листья, пока их руки не добираются до мягкой земли. Она сухая, светлая и колючая от старой шелухи буковых орехов. В этом месте что-то скрыто. «Вот!» — шепотом говорит Карен, и Эмилия во все глаза смотрит вниз. То, что там лежит, поблескивает в холодных лучах солнца.

Это все, что Эмилия могла вспомнить. Она старалась сосредоточиться на мгновении открытия, словно это помогло бы ей увидеть сам предмет. Она видела перед собой Карен, слышала ее голос, помнила даже мягкую серую шаль. Но, глядя на землю и на разбросанные в стороны листья, она никак не могла вспомнить, что там лежало.

Комната, которую Эмилии отвели в Боллере, выходит на восток — в сторону имения ее отца. Само имение ей не видно, но есть что-то пугающее в сознании того, что там, где кончается парк, начинаются фруктовые сады Тилсенов. Горизонт притягивает Эмилию. Она часами смотрит на него, и ей кажется, что огромные деревья, как стражи, прячут ее от глаз Йоханна и Магдалены. Она чувствует, что сам их вид превратит ее в камень, и она не сможет ни двигаться, ни говорить.

Но Кирстен сказала ей, что до соседа Эллен Марсвин уже дошли слухи о их прибытии в Боллер. В Ютландии новости путешествуют по песчаным тропам вместе с лудильщиками, угольщиками и кузнецами.

— Так что, Эмилия, — сказала Кирстен, — правильнее всего будет нанести визит твоему семейству. Им придется меня принять! Они не посмеют отказаться. Ты будешь рядом со мной как моя компаньонка. И тогда мы выясним, что там происходит и что с Маркусом.

Привезти Маркуса в Боллер, заботиться о нем, следить за его занятиями, вырвать его из рук Магдалены — обо всем этом Кирстен (которая на самом деле не любит детей и не сочувствует их страхам) мечтает ради Эмилии. Эмилия благодарна Кирстен, но в тоже время ее мучают дурные предчувствия. Страх за Маркуса не оставлял ее с тех самых пор, как она уехала из дома. Видеть брата здесь — и радость, и избавление. Но ей представляется, что затея похитить Маркуса у отца и братьев заведомо обречена на неудачу и возможна лишь в голове Кирстен, переполненной бесконечными планами и замыслами.

Но не только это. Эмилия знает, что не совсем рассталась с мечтой о будущем вдали от Ютландии, о будущем, в котором она станет женой лютниста. И какое место отвести в нем Маркусу Тилсену? Если она и Кирстен и впрямь станут Маркусу матерями, то должны будут навсегда остаться ими. А что, если настанет день, когда ей придется выбирать между Маркусом и Питером Клэром?

О китах

Странная сцена происходит во дворе Росенборга.

Король распорядился принести туда большую каменную глыбу и установить ее у фонтана, который уже некоторое время как безмолвствует. Слуги сетовали друг другу на его молчание. Женщины сожалели о замершем звуке воды, который «был радостным шумом и в темные дни мог развеселить сердце». Кое-кто из мужчин просто ворчал, что «теперь, возвращаясь поздно вечером, коли приспичит, и по нужде сходить негде» и что, опорожняясь в дверных проемах, и сапоги запачкаешь, и мух да паразитов всяких разведешь. Люди перешептываются, что в последнее время все решения Короля никуда не годятся.

Король этого ворчания не слышит (а если и слышит, то не обращает внимания). Посовещавшись со своим каменщиком, он приобрел набор прекрасных стамесок. И сейчас можно видеть, как, стоя на коленях перед каменной глыбой, он кропотливо высекает на них буквы и цифры тем же изумительным каллиграфическим почерком, каким пишет пером на бумаге. И весь мир, кажется, знает, что он пишет: он высекает имя Кирстен и дату ее отъезда.

Он не хочет, чтобы люди смотрели, как он работает. Слуги приносят ему лимонад и удаляются. Но за ним наблюдают из комнат верхнего этажа, из приоткрытых дверей. Его собственные дети смотрят из окон, им неприятно, что он стоит на коленях. Многие из них уже достаточно взрослые и знают, что унижение следует скрывать, а не выставлять напоказ, что с горем легче справиться в одиночестве за закрытыми дверями или в каком-нибудь пустынном месте, где облака бросают тени на землю, где ветер приглушает все человеческие звуки.

Король Кристиан ни с кем не разговаривает и редко отводит глаза от своей работы. Детей в окнах он, разумеется, не видит. Можно подумать, что он создает произведение искусства, можно подумать, что высечь надпись на камне — единственное достойное дело в королевстве. Но по прошествии нескольких дней он посылает за Питером Клэром и, когда лютнист приходит, приказывает ему опуститься на колени рядом с собой. Король сообщает ему, что задача выполнена.

Двое мужчин вместе смотрят на камень.

— Вот и все, — говорит Кристиан. — Это конец.

Питер Клэр кивает. Он не говорит, что это и его конец, что потеря Эмилии лишила его всех планов, разрушила все мечты. Зато он говорит, что надпись на камне настолько прекрасна, что, не будь Король Королем, он, несомненно, нашел бы свое призвание в вырезании латинских девизов над порталами государственных учреждений.

Впервые за долгое время Король Кристиан улыбается.

— Да, — говорит он, — не будь я Королем!

Затем он откладывает стамеску в сторону.

Вытирает огрубевшие и натруженные от работы руки. Он оглядывается по сторонам, смотрит на залитый солнцем булыжник двора, на то место, где камни позеленели от лившейся из фонтана воды. Он немного растерян, словно видит все эти вещи впервые и старается вспомнить их назначение.