Деникин. Единая и неделимая - Сергей Кисин

Как писал Деникин: «Определилось яснее настроение донских казаков. Не понимают совершенно ни большевизма, ни «корниловщины». С нашими разъяснениями соглашаются, но как будто плохо верят. Сыты, богаты и, по-видимому, хотели бы извлечь пользу и из «белого», и из «красного» движения. Обе идеологии теперь еще чужды казакам, и больше всего они боятся ввязываться в междоусобную распрю… пока большевизм не схватил их за горло. А между тем становилось совершенно ясно, что тактика «нейтралитета» наименее жизненная. Налетевший шквал суров и беспощаден: горячие и холодные — в его стихии гибнут или властвуют, а теплых он обращает в человеческую пыль…»

Лучше всего характеризовал своих земляков Африкан Богаевский, описывавший уход добровольцев из Ольгинской: «При нашем проходе вся станица высыпала на улицу. Больно было видеть уходящую куда-то в неведомую даль нищую Добровольческую армию и тут же рядом стоящих у своих домов, почтенных, хорошо одетых казаков, окруженных часто 3–4 сыновьями, здоровыми молодцами, недавно вернувшимися с фронта. Все они смеялись, говорили что-то между собой, указывая на нас…

Проходя мимо одной такой особенно многочисленной семейной группы, я не выдержал и громко сказал:

— Ну, что ж, станичники, не хотите нам помогать — готовьте пироги и хлеб-соль большевикам и немцам. Скоро будут к вам дорогие гости!

— На всех хватит, — ответил мне при общем смехе семьи отец ее, пожилой бородатый казак».

Генерал Попов, догадавшись, что добровольцы на зимовники не пойдут, 15 февраля в хуторе Веселый провел переформирование своих сил в «Отряд вольных донских казаков» (после ухода части партизан к Корнилову) и увел казаков на восток, в Степной поход на Маныч и Сал.

Добровольцы двинулись на юг, на Мечетинскую, где Корнилову предстояло принять окончательное решение, куда направлять армию. В авангарде — Офицерский полк генерала Маркова, за ним главные силы с обозом под командованием генерала Боровского, в арьергарде — Партизанский полк Богаевского. Весь Ледяной поход этот порядок следования не нарушался.

Деникин в дырявых сапогах простудился и слег, трясся под полушубком в одной из телег.

Накануне всем гражданским лицам было приказано покинуть армию и пробираться в Россию самим, ибо скудные ее запасы не в состоянии были прокормить столько ртов. Да и каждая лишняя повозка несет в себе угрозу растягивания обоза, в котором уже были около 60 раненых, и сложности прикрытия его арьергардом.

Многие разошлись, но слишком одиозные личности, которых знала вся страна, вынуждены были идти с добровольцами — бывший председатель Государственной Думы Михаил Родзянко, один из основателей «Союза освобождения» Николай Львов, думец Лев Половцов, быховцы Леонид Новосильцев и Владимир Кисляков, издатели братья Борис и Алексей Суворины, несколько профессоров Донского политехнического института и др.

В Мечетинской прибыли разведчики с востока, доложившие то, что и так было известно: 4 тысячи людей пустынная зимняя степь не прокормит и не обогреет. На военном совете Корнилов объявил, что решил идти на Кубань, донские партизаны должны определиться — с добровольцами или с генералом Поповым. К нему самому послали гонцов предложить идти все же с Корниловым, генерал ответил, что решил защищать Дон до конца, уходит на Великокняжескую и далее в сальские степи. Партизаны пораздумали и решили идти с Корниловым до конца — Попова еще надо было догнать, а здесь все же организованная армия, пусть даже идущая навстречу кровопролитным боям.

От станицы к станице шли по одному сценарию — разведка, втягивание колонн, станичный сход и митинг, на котором сначала ораторствовал Корнилов, затем непременно драл глотку матрос Баткин, что создавало иллюзию демократии и «широких взглядов» руководства Белого движения. Комичности добавляло то, что Баткин в бескозырке театрально подскакивал на сход на захудалой лохматой лошаденке, лихо спрыгивал и взлетал на помост. Толку от его речей не было никакого — не зная ни быта, ни нравов казачества, матрос щеголял смесью социалистических и патриотических фраз, вызывая недоумение у станичников, принимавших его за ярмарочного клоуна.

Настроение в хуторах и станицах было настороженное. Люди опасались открыто высказывать свои предпочтения. На вопрос Богаевского «ну что, дед, ты за кого — за нас, кадет, или за большевиков?» крестьянин выразил общее мнение: «Кто из вас победит, за того и будем».

До последней казачьей станицы Егорлыкской шесть дней и 88 верст армия шла без особых приключений, большевиков тут не было. За ней кончалась Донская область и начиналось Ставрополье, где ожидали корниловцев враждебное крестьянство, 39-я пехотная дивизия и первое кровопролитие.

21 февраля подошли к знакомой артиллеристам-добровольцам слободе Лежанка, за ней железная дорога, по которой красные перебросили войска навстречу. Лежанка опоясалась патронташами окопов, ощерилась врытыми в мерзлый грунт батареями трехдюймовок (очень мудро батарею расположили у церкви, авось кадеты по жилищу Бога стрелять не станут), ощетинилась стволами пулеметов. По авангарду Маркова из слободы бабахнули шрапнелью, первый бой начался.

Деникин с Алексеевым взобрались на бугор. Приказ: обозу стоп, сворачиваться в вагенбург, полкам рассредоточиться, командирам подразделений — к командующему. Диспозиция такова: Корниловский полк — вправо в обход, партизаны Богаевского обходят слева, Марков с Офицерским — в лоб на «ура». Господа офицеры, за Родину!

Полубосые юнкера рвутся в бой, офицеры едва успевают выравнять цепи. 28-летний полковник Тимановский с фляжкой коньяка и трубкой в зубах, не кланяясь, пошел в атаку, опираясь на палку (не для форсу, болели раненые позвонки), рота Кутепова не выдержала и бросилась в незамерзшую речку, где оставила половину изорванных сапог, побежали босиком со штыками наперевес. Ура!

Батарея полковника Миончинского, как в тире, лупит по пулеметным гнездам, затыкая их одно за другим. Справа колыхнулся развернутый триколор — верхом на гнедом жеребце в белой папахе сам Корнилов возглавляет атаку полка своего имени. С левого фланга по вспаханному полю, как трактор, пополз в атаку единственный автомобиль добровольцев, изображая из себя броневик. Бензина не было, заправили бак керосином — валяй, железяка, наш двигатель и не такое выдержит. Конница Глазенапа зашла с тылу и уже секла ошалевших красных обозников. Уцелевшие «товарищи» бегут к чугунке прятаться под защиту бронепоездов.

Мокрый до самой фуражки Кутепов докладывает: Лежанка взята. Навстречу Деникину ковыляет еще более хромающий Тимановский: «Степаныч, что?» — «Ерунда, восемнадцатая дырка».

В слободе началась «зачистка», выстрелы хлопали до самой ночи. Выводят пленных, человек 50–60. Подполковник Неженцев небрежно бросает своим: «Господа, желающие — на расправу!» Из колонны вышло человек пятнадцать. Отвели к ручью. Через четверть часа все было кончено. Раненых добивали штыками и прикладами, патроны жалели.

Роман Гуль пишет, что стоявший с ним рядом капитан тихо сказал: «Ну, если так будем, на нас все встанут». Вернувшиеся с экзекуции старались не смотреть в глаза сослуживцам. Один из них зло бросил: «А почем я знаю! Может быть, эта сволочь моих близких в Ростове перестреляла!»