Потрясающие приключения Кавалера и Клея - Майкл Шейбон

– Пускай он нам отныне платит. Пускай отдаст нам долю, – сказал Сэмми.

– Я вам ничего подобного не говорил.

– Но тем временем…

– Вы в жопе, джентльмены. – Дизи сверился с карманными часами. – А теперь катитесь. Мне и свои поддельные бомбы надо тут попрятать, пока я…

Он осекся и посмотрел на Джо, затем уставился на часы, будто взвешивал решение. Когда снова поднял голову, лицо его перекосил фальшивый, почти тошнотворно жизнерадостный оскал.

– Да ну его к чертовой матери, – промолвил Дизи. – Мне надо выпить. Мистер Клей…

– Помню, – сказал Сэмми. – Мне надо закончить «Странный фрегат».

– Нет, мистер Клей, – возразил Дизи, неловко закинув руки им на плечи и волоча обоих к двери. – Сегодня вы на нем выйдете в моря.

Наутро заглянув в «Ньюс», Карл Эблинг в расстройстве обнаружил, что там нет ничего о фальшивой бомбе в Эмпайр-стейт-билдинг, об Арийско-американской лиге или о дьявольском (хотя пока и липовом) бомбисте, который называет себя – позаимствовав прозвище у окутанного тайной злодея, изредка появлявшегося на страницах «Радиокомиксов» в предвоенные годы, – Диверсантом. Последнее было бы маловероятно, поскольку Эблинг, в нервической спешке подсунув устройство в стол своей воображаемой немезиды Сэма Клея, позабыл оставить записку, которую нарочно заранее приготовил и подписал боевым псевдонимом. Просмотрев все остальные субботние газеты, он и в них не обнаружил ни единого слова, что связало бы его со вчерашними событиями в городе. Всю историю замалчивали.

А вот приему, который накануне, в последнюю пятницу Нью-Йоркской всемирной выставки, закатили Сальвадору Дали, уделили гораздо больше внимания. Прием удостоился двадцати строк в колонке Леонарда Лайонза, упоминания у Эда Салливана и заметки И. Ж. Кана – без подписи – в «Город говорит» на следующей неделе. Он также описывался в одном из писем Одена Ишервуду в Лос-Анджелес и фигурировал в опубликованных мемуарах минимум двух столпов арт-кругов Гринич-Виллидж.

Почетный гость, сатрап сюрреализма, и его русская жена Гала прибыли в Нью-Йорк на закрытие «Сна Венеры» – аттракциона, задуманного и сконструированного Дали, одного из чудес Зоны Развлечений. Прием устраивал богатый ньюйоркец по имени Долгай Харку, владелец Les Organes du Facteur, сюрреалистической художественной галереи и книжного магазина на Бликер-стрит, вдохновленных грезами почтальона из Отерива. Харку, который продал больше работ Дали, чем любой дилер в мире, и спонсировал «Сон Венеры», познакомился с Джорджем Дизи во время учебы в «Коллегиате», где будущий Младший Министр Агитпропа Бессознательного опережал будущего Бальзака Бульварщины на два года; они возобновили знакомство в конце двадцатых, когда Хёрст отправил Дизи в Мехико.

– Эти головы ольмеков, – сказал Дизи в такси по дороге в центр. Он потребовал, чтобы ехали они на такси. – Он только о них и говорил. Пытался купить голову. Я даже слыхал, что он и впрямь ее купил и спрятал дома в подвале.

– Вы их использовали в «Пирамиде черепов», – сказал Сэмми. – Большие такие бошки. В левом ухе тайник.

– Мало того что вы это читаете, – сказал Дизи. Готовясь к сочинению первой книги Харви Слейтона, Сэмми глубоко погрузился в наследие Дизи. – Мне видится до крайности печальным, Клей, что вы вдобавок помните названия.

На самом деле, решил Джо, Дизи это льстило. На текущем этапе карьеры, которую Дизи во всеуслышание объявлял провалом, он, наверное, не ожидал повстречать искреннего поклонника. В душе своей он обнаружил нежность – нежданную, в особенности для него самого, – к обоим кузенам, но особенно к Сэмми, до сих пор полагавшему трамплином к литературной славе труды, которые Дизи давным-давно списал со счетов как «долгий, спиральный, смазанный чеками скат в Тартар анонимного ремесленничества». Он показывал Сэмми кое-какие старые свои стихи и пожелтевшую рукопись серьезного романа, так и не законченного. Джо подозревал, что этими откровениями Дизи имел в виду предостеречь, но Сэмми предпочел трактовать их как доказательство того, что макулатурные джунгли совместимы с талантом и не следует отказываться от собственных романных амбиций.

– На чем я остановился?

– Мехико, – подсказал Джо. – Головы.

– Благодарю.

Дизи глотнул из фляги. Пил он крайне дешевую водку под названием «Латунная лампа». Сэмми утверждал, что это не водка никакая, а самое что ни на есть осветительное масло, поскольку Дизи ужасно близорук.

– Да, загадочные ольмеки. – Дизи сунул свою волшебную лампу в нагрудный карман. – И мистер Долгай Харку.

Харку, поведал Дизи, – многоопытный оригинал из Виллиджа и связан с основателями одного из богатых универмагов на Пятой авеню. Был он вдовцом (дважды) и жил в причудливом доме с дочерью от первого брака. Помимо повседневной галерейной рутины, организации диспутов с другими членами Американской коммунистической партии и устройства легендарных приемов, в часы досуга он сочинял роман – уже больше тысячи страниц, почти без пунктуации, – в клеточных подробностях живописавший процесс рождения автора. Свое несуразное имя он взял себе летом 1924-го, живя в одном доме с Андре Бретоном в Ла-Боль, когда ему пять ночей кряду являлась во снах бледная, щедро одаренная фигура, называвшая себя Долгий из Харку.

– Вот здесь, – окликнул Дизи шофера, и такси остановилось перед шеренгой безликих модерновых многоквартирников. – Уплати, Клей, ладно? У меня слегка не хватает.

Сэмми скривил кузену хмурую мину; Джо, впрочем, считал, что такой поворот надо было предвидеть. Дизи был классическим иждивенцем определенного сорта, бесцеремонным и притом высокомерным. Джо, однако, обнаружил, что и Сэмми – по-своему классический сквалыга. Сама концепция такси представлялась Сэмми изысканной и декадентской – все равно что певчих птиц на ужин подавать. Джо вынул доллар из бумажника и протянул таксисту:

– Сдачу оставьте себе.

Дом Харку прятался от авеню, «символом (и вдобавок неуклюжим) подавленных гнусных позывов», как выразился Оден в письме Ишервуду, в центре квартала, который впоследствии целиком отошел Нью-Йоркскому университету, был сровнен с землей и ныне дает пристанище громадному факультету прикладной метеорологии Левина. Сплошной крепостной вал домов ленточной застройки и многоквартирников, что окружали обиталище и участок Харку со всех четырех сторон, преодолевался лишь по узенькой ruelle, что незаметно проскальзывала между двумя домами и сквозь тоннель айлантов выводила к сумрачной зелени внутреннего двора.

Втиснутый в крохотный участок дом оказался ориентальной грезой из жилетного кармана, миниатюрным Топкапы, едва ли больше пожарной станции. Спящей кошкой он оборачивался вокруг центральной башни, которую венчал купол, напоминавший, помимо прочего, головку чеснока. Посредством умелых манипуляций измененной перспективой и масштабами, дом умудрялся делать вид, будто он гораздо больше, нежели в действительности. Роскошная шуба девичьего винограда, сумрак двора и безыскусная толчея щипцов и шпилей придавали ему антикварности, хотя строительство было завершено в сентябре 1930 года, примерно когда Эл Смит закладывал краеугольный камень Эмпайр-стейт-билдинг. Как и это последнее, дом был идеалом жилища – подобно Долгому из Харку, он первоначально явился Долгаю Харку во сне, тем самым дав сновидцу долгожданный повод снести скучное старое здание в стиле греческого возрождения, что с самого основания Гринич-Виллидж служило летней дачей семейству его матери. Оно в свою очередь пришло на смену старинному строению первых лет британского доминиона – там (во всяком случае, так утверждал Харку) его голландско-еврейский предок принимал дьявола во время его поездки по колониям в 1682 году.