Леди-бунтарка - Мэгги Осборн

– Блузетт…

Плечи девушки поникли. В ее глазах стояли слезы.

– От нее всегда пахнет дикой розой. Ты не замечал? Когда она уходит, запах еще остается в комнате. И это напоминает мне…

Блу оборвала фразу, резко повернулась, взметнув облако бледного шелка, и выбежала из комнаты.

– Я не понимаю ее, – сердито бросила леди Кэтрин. Не в состоянии усидеть на месте, она встала и подошла к высоким окнам библиотеки. Месье молча слушал. – Она отвергает все, чему я пытаюсь ее научить. Все мои попытки привить ей хорошие манеры обречены на провал. Она даже не понимает, какие огромные возможности открываются перед ней. – Нервным жестом леди Кэтрин пригладила волосы. – Все свое время я посвящаю ей, заботе о ее будущем. Вся моя жизнь подчинена этому. Я рискую всем ради нее. Но она этого не ценит!

Месье смущенно откашлялся.

– Со временем она, безусловно, оценит вашу заботу, миледи, я совершенно уверен в этом. Морганз-Маунд сильно отличается от Гросвенор-сквер, вы и сами это понимаете, – мягко заметил француз. – Блузетт сумела уже очень многого добиться. Она невероятно изменилась.

Месье и Моутон тоже изменились. Еще совсем недавно маленький француз запросто мог позволить себе публично высморкаться. Теперь же он и подумать не смел о том, чтобы проделать такую манипуляцию на людях.

– Я готова признать, что Блузетт многого достигла. Но, как вы, должно быть, заметили, ее успехам сопутствует ирония. Она как будто издевается надо мной. Каждый раз, делая реверанс или демонстрируя свои хорошие манеры, она как бы с вызовом отрицает все, что мне дорого.

Месье счел за благо промолчать, понимая, что они ступили на зыбкую почву и лучше не подталкивать леди Кэтрин к дальнейшим откровениям, о которых она наверняка потом станет жалеть. Он надеялся, что разговор закончится раньше, чем она успеет признаться, что страстно нуждается в уважении Блу.

Когда-то очень давно в далекой волшебной стране под названием Париж Месье, на свою беду, узнал, что для мужчины нет большего несчастья, чем встать между двумя разъяренными женщинами. Он мысленно взмолился, чтобы у него достало сил выдержать это испытание и не вмешаться.

– Сесил я всегда понимала, – обиженно продолжала леди Кэтрин. Она отшвырнула портьеру, разгладила рукой юбки и скользнула к двери. – Мы с Сесил похожи, словно два желудя. Но Блузетт… Она так же далека от меня, как существо другого биологического вида!

Если бы Месье разрешил себе заговорить, он непременно возразил бы. В основе разногласий между Блузетт и леди Кэтрин лежали вовсе не различия, которые, кстати говоря, были совсем незначительными, а как раз их сходство. Блузетт была желудем от дуба леди Паджет. Сесил же, такая непохожая на них обеих, по мнению Месье, скорее напоминала гибкую иву. Ива гнулась и грациозно склонялась перед мощью дуба, а желудь, мня себя дубом, готов был скорее погибнуть, чем позволить себя согнуть. Маленький француз сокрушенно вздохнул, глядя вслед леди Кэтрин. Гордая посадка головы и решительная поступь леди Паджет были слишком хорошо ему знакомы. Совсем недавно он видел перед собой точную ее копию.

«В свое время они непременно найдут друг друга», – заверил он себя, надеясь, что это правда. Вскоре мысли Месье приняли иное направление, и он озабоченно нахмурился. Ему было о чем подумать. Недаром они с Моутоном проговорили всю ночь. Два друга с Морганз-Маунд слишком давно жили на этом свете и успели многое повидать на своем веку, так что они просто не могли не заметить того, о чем никто, кроме них, пока не подозревал. Желудь и молодая ива попали в беду. Их обожаемая Блузетт и прикованная к креслу молодая женщина, к которой они оба успели крепко привязаться, полюбили одного и того же мужчину.

Месье вздохнул и откинулся на спинку кресла. Его голова страшно чесалась под париком, как бывало всегда перед грозой. Пока гроза была еще далеко. Она только лишь набирала силу. Но настанет час, и она грянет. Непременно грянет.

Мистер Беллами, учитель танцев, приходил на Гросвенор-сквер по понедельникам, средам и пятницам. В понедельник за занятием танцами следовал урок музыки с мистером Тислом, а затем мистер Стокуорт преподавал юным леди рисование. Между уроками девушки вышивали, гуляли в саду и повторяли бесконечные правила этикета.

К началу августа все, кроме леди Кэтрин, сошлись на том, что Блу вполне может начать выезжать, и дамы стали совершать ежедневные прогулки в карете по Гайд-парку, который в это время года был почти пустынным. Важно было показаться в обществе, узнать, кто сейчас в городе, что нынче носят и кто в каком экипаже разъезжает. Карет в парке было достаточно, чтобы Блу смогла научиться кивать, кланяться, гордо отворачиваться и бросать многозначительные взгляды из окошка экипажа.

В середине августа леди Кэтрин с неохотой согласиласьна прогулки по Пэлл-Мэлл. Летом та часть светского общества, которая оставалась в Лондоне, имела обыкновение совершать променад по Пэлл-Мэлл с семи до десяти вечера, встречаясь с друзьями, обсуждая новости, демонстрируя новые туалеты и обмениваясь сплетнями.

Присутствие Блузетт, естественно, заметили и бурно обсуждали. Леди Кэтрин получила немало писем от друзей, еще не вернувшихся в Лондон из своих загородных имений. Все спрашивали об «очаровательной особе», которая, по слухам, гостит в Гросвенор-Хаусе. Леди Паджет категорически запретила Блузетт разговаривать с кем бы то ни было во время их поездок в карете или пеших прогулок. Если беседы никак нельзя избежать, Блу было строго-настрого наказано ограничиться лишь вежливым приветствием. При этом ни в коем случае не следовало забывать о реверансах и принятых формах обращения. Леди Кэтрин твердила об этом Блузетт день и ночь.

К чести Блу следует заметить, она держалась великолепно. Тщательно соблюдая все предписания, недавняя дикарка вела себя безукоризненно. Если иногда она и двигалась с излишней резвостью или уснащала свою речь неожиданно живописными выражениями, а ее темные глаза вспыхивали от удовольствия или слишком явно выражали презрение – что ж, как заметила тетушка Трембл, когда пьешь душистый чай, стоит ли переживать из-за нескольких чаинок в чашке.

Леди Кэтрин с неохотой была вынуждена признать, что буйный, необузданный нрав Блузетт невозможно исправить. Его можно лишь скрывать до поры. К досаде леди Паджет, Блузетт продолжала бегать по саду, толкая перед собой кресло Сесил. Иногда она забывалась настолько, что с ее губ срывались проклятия, она по-прежнему при каждом удобном случае норовила избавиться от корсета и, наконец, частенько высказывала свое мнение там, где благоразумнее было бы промолчать. Но временами леди Кэтрин казалось, что ее непутевая дочь вовсе не так безнадежна.

Как ни странно, леди Паджет начинала верить, что, представив Блу обществу, она не навлечет на себя всеобщее презрение и позор. Конечно, Кэтрин не питала иллюзий, что Блу будет иметь шумный успех в свете. Так далеко ее надежды не простирались. Неизбежно пойдут всевозможные слухи и насмешки, но бесчестья определенно удастся избежать, полагала она.