Писатели США о литературе. Том 2 - Коллектив авторов

class="p">Не исключено, что опасность возникает именно тогда, когда начинают серьезно прислушиваться к тому, «что тот сказал, что этот», и твердить себе, что необходимо поразмыслить «над тем да над сем». Слушайте, конечно же, слушайте опять, слушайте вновь и вновь, но сомневайтесь в услышанном и молите бога, чтобы слух Ваш стал острее. Вам, например, могут посоветовать не вникать в неясное, потому что неясное и не может выражать себя. Но тут ушам должны помочь глаза, потому что глаза улавливают движение неясного, и вот уже несутся раскаты грома из-под согнутых, выпевающих песню пальцев. И тогда непременно это неясное прозвучит легким шепотом. Таково противоречие. Вот Вам истина, и эта истина тем значительней, чем очевидней. И поэты, и политики должны ее постичь, чтобы улучшить атмосферу мира и взаимопонимания. Неясное негромко. Голубые птицы питаются червями. Поэты выплакивают свои души. Не выплакивается душа—значит, ты не поэт.

Субстанция, обретенная в процессе взаимного сострадания,— что это? Скорбь сливается со скорбью и, изведенная горечью, как пулю выбрасывает в свет стих, отражение печали. И из этого однажды рождается музыка, общение, великое утешение. Каждый чуткий слушатель Баха сам по себе маленький Бах. Иначе Бах не стал бы бессмертным. В Вас столько всего заложено. Новый язык по праву Ваш — неужто Вам ничего не достанется? Берегитесь высокомерных слов, милая девушка. На этом пути Вы будете одиноки и Вас не оценят по существу. Я же молю бога, чтоб в Вас раскрылось многое, и всегда надо жить, все больше и все суровее требуя от того, что уже сделано.

Вы—живая натура. Такой и будьте. Это нелегко... Но вы держитесь. Побольше работайте. Все сколько-нибудь стоящие люди много работают. Нередко вами будет овладевать ощущение тщеты... Но это совсем неплохо, потому что обычно это означает, что заговорило столь необходимое нам смирение. Когда вы слишком высоко возомните о себе — молитесь, чтоб господь пощадил Ваше тщеславное сердечко. И пишите больше. Пишите ежедневно и откладывайте написанное в сторону. Потом посмотрите, что получится».

Как-то студент колледжа поделился со мной сомнением: писать ли ему рифмованные стихи или же в рифму не писать? Я не смог придумать ничего лучше такого ответа: «Слагается свободный стих — прекрасно, слагается рифмованный—тоже прекрасно».

Любой советчик не должен торопиться с оценками способностей начинающего. Чем оригинальнее произведение, тем менее вероятно, что консультант или критик обнаружит, что именно оригинально. Некоторые образцы великой поэзии вынуждены были пройти через множество испытаний, прежде чем их признали. Один из ранних поэтов Америки, Макдоналд Кларк,* писал об этом так:

Зачем при жизни слава нам?

Забудьте, люди, пишущих поэтов,

Чтоб им потом, безжизненным стволам,

Гнилушкой по себе оставить отблеск света.

Чекаминг Гоут Фарм, Харберт, Мичиган, 30 сентября 1941 г.

МАЙКЛ ГОЛД

ВТОРОЙ АМЕРИКАНСКИЙ РЕНЕССАНС

(Речь на IV Конгрессе американских писателей)

Высокомерное, утонченное презрение к людям и столь же пошлое отвращение к жизни были главенствующими особенностями литературы 20-х годов. Джозеф Вуд Кратч, критик из журнала «Нейшн», выразил дух времени в нескольких весьма посредственных сочинениях, из которых можно было бы извлечь такой вывод: «Мы принуждены волей-неволей взирать на душу человека как на нечто пошлое, ибо чувства его—ничтожны». Т. С. Элиот,', молодой поэт, писавший стихи, посвященные чувствованиям старцев, опустошенных и ’уставшкх от жизни, назвал эту эпоху «бесплодной», а интеллектуалов — «полыми людьми»,* Роберт Фрост сетовал. на то, что жизнь в Америке «течет до ужаса уныло», а потому в ней не может быть большой литературы.

Среди представителей младшего поколения писателей 20-х годов, присоединившихся к хору голосов, унылых и бесплодных, можно назвать Э. Хемингуэя, Скоттй Фицджеральда, Джона Дос Пас.соса и Эдмунда Уилсона. Этих людей, которые, пройдя войну, оказались затем свидетелями декады буржуазного процветания и утраты иллюзий, Гертруда Стайн назвала «потерянным поколением». Они даже гордились этим прозвищем и, подобно Арчибальду Маклишу, автору длинного самоуничижительного стихотворения «Гамлет Арчибальда Маклиша», воображали себя одинокими, трагическими гамлетами, затерянными в мире вульгарности. Мне представляется, что наиболее ярким выразителем, духа 20-х гг. был Торнтон Уайлдер. Его роман «Мост короля Людовика Святого» был бестселлером литературного сезона 1929/1930 гг. Вкупе с другими его романами он дает завершенную картину буржуазных вкусов этого десятилетия. Нет нужды тревожить мертвых, и я не собираюсь выступать с повторными нападками на Уайлдера позДнего периода. Как примета времени, он представляет несомненный интерес. Он яркий продукт «нового капитализма», той волны послевоенного процветания, которая вызвала у многих либералов и социалистов представление, будто марксизм действительно устарел, а капиталистическая система может и впредь беспредельно совершенствоваться.

В Америке сформировался новый класс выскочек, увлеченных перспективой легкой наживы и, подобно старым миллионе-рам-горнодобытчикам, желающих побыстрее окультуриться. Тор-стейн Веблен в 1899 году охарактеризовал довольно точно в своей «Теории паразитического класса» сущность этой прослойки. Веб-

лен был тем неумолимым Иоанном Крестителем, который предсказал пришествие утонченного Христа, воплощенного в Торнтоне Уайлдере.

Уайлдер был наделен всеми внешними качествами, которые, как предвидел Веблен, потребуются паразитическому классу— парвеню: хорошими манерами, внешней импозантностью, религиозностью, светским лоском; ему же были присущи и некоторые внутренние особенности: неприязнь к общественным делам, дух кастовости, любовь к архаике и т. д. и т. п.

Все эти свойства позволяли классу выскочек забыть о своем низком происхождении в американском индустриальном мире. Это наделяло их обликом аристократически чувствующих людей. Это маскировало варварские источники их прибылей, то есть тех миллионов, которые были отняты у американских рабочих и иностранцев-кули. Это помогало им ощущать себя достойными подобной роскоши.

Но десять лет спустя на литературном небосклоне, где главенствовал Торнтон Уайлдер, засверкала новая звезда. Успех «Гроздьев гнева» Джона Стейнбека—сенсация последнего времени, столь яркая, что не требует специального пояснения. Этот роман завоевал Пулитцеровскую премию,* на его основе был поставлен фильм. Книга разошлась в количестве 500 тысяч экземпляров* а история Джоудов, семьи оклахомских фермеров, которых пыльные бури и банкиры превратили в мигрирующих рабочих, сделалась частью американского фольклора.

Лишь два романа во всей истории американской литературы вызвали подобный общественный резонанс: «Хижина дяди Тома» Бичер Стоу и «Джунгли» Э. Синклера. Менее чем через год после «Гроздьев