Метод инспектора Авраама - Дрор Мишани

– Не бойтесь, – сказал он, – я не стараюсь вас засыпать. Я хочу вам помочь.

Шараби снова промолчала.

– Это список книг, найденных в ранце Офера, – стал объяснять инспектор. – Учебник по основам гражданского права, учебник по социологии, «Антигона» – это точно для урока литературы – и учебник грамматики. Нет учебника алгебры и нет учебника по английскому языку, хотя все три первых урока в среду были по этим предметам. Это не кажется характерным для Офера, не так ли? Что вы об этом думаете?

Хана не стала брать у него из рук листок со списком вещей, найденных в ранце. Ее руки лежали на коленях. Почти как и все время, пока шел допрос.

– Я делаю из этого вывод, что если Офер сам собирал свой ранец, то в среду он не намеревался идти в школу. Это кажется вам логичным? – спросил Авраам.

Шараби положила левую ладонь на стол, как сделала это в прошлый раз, когда инспектор обрушил на нее вопрос по поводу звонка. А он сидел так близко от нее, почти касаясь лицом ее левой щеки, уха и кончиков черных волос над ним… Из-за этой близости она не знала, куда и смотреть, и сказала разбитым голосом:

– Тогда, может, он знал, что не…

– Так думал и я, – прервал ее полицейский, – но кое-что меня смутило. Вы сказали, что Офер – мальчик очень собранный. Я и сам в этом убедился, когда увидел его комнату. Помните, да?

Женщина кивнула.

– И это то, что меня смутило. Предположим, он не планировал идти в среду в школу – в таком случае он точно оставил бы в ранце те книги, которые принес из школы во вторник, разве не так? – Инспектор замолчал, ожидая, что Хана что-то скажет, но она не произнесла ни слова, и он продолжил, снова взглянув на расписание занятий. – Вот его уроки во вторник. С восьми до девяти – Танах .[13] С девяти до десяти – геометрия, потом два часа английского, час географии и час истории. Понимаете? Та же проблема. Ваш муж позавчера спросил меня по телефону, выяснили ли мы что-нибудь про ранец. Так вот вам задача. Если на основании Оферова ранца можно сделать какое-то заключение, так оно в том, что в школу он идти не собирался. Иначе взял бы с собой нужные материалы. С другой стороны, если он спланировал побег из дома, зачем ему брать учебники? А если предположить, что во вторник он пришел в школу с правильными учебниками, мы получим такой абсурдный сценарий: во вторник, когда Офер собрал свой ранец перед побегом или своим исчезновением, он вынул из него все учебники, которые брал в школу во вторник, и вместо них положил другие. Без разбора, какие попало. Вам это кажется логичным? Или похожим на Офера?

Авраам отодвинул от Ханы свое лицо, и голос его сорвался, когда он впервые сказал ей слова, которые до начала разговора не прокручивал в голове. И ему показалось, что он увидел в ее глазах слезы.

– А есть еще один вариант. Что Офер вернулся во вторник домой, вынул свои учебники и, может быть, приготовил уроки, или же поставил эти учебники на полку. И что кто-то другой вложил в ранец книги, которые мы нашли, – не знаю точно когда. Кто-то, кто не был Офером. Кто-то, кто не знал расписания его уроков или вообще об этом не подумал, – просто сунул эти книги в ранец перед тем, как бросить его в мусорный контейнер.

Инспектор снова приблизил лицо к щеке госпожи Шараби и немного подождал.

– Хана, – сказал он, – в ранце был учебник грамматики, а Офер грамматику не учит. Вы ведь знаете, что он уже в прошлом году сдал по ней госэкзамен.

Взгляд женщины снова с силой впился в закрытую дверь. Мышцы ее лица напряглись, чтобы не дать этому лицу рассыпаться на куски. Аврааму показалось, что если б она могла уронить лицо в ладони, то сделала бы сейчас именно это.

Оба молчали. Инспектору больше нечего было сказать, его план допроса был исчерпан.

И тут вдруг заговорила Хана:

– Отодвиньтесь от меня!

– Что? – переспросил полицейский.

– Отстаньте от меня, – потребовала женщина, – не приближайтесь ко мне!

Авраам отодвинул свое лицо и поднялся с места.

И стал ждать.

Затем он принялся расхаживать по камере – не для того, чтобы перехватить взгляд Шараби, а просто чтобы успокоиться.

Время от времени инспектор посматривал на Хану, и ему показалось, что к ней вернулось самообладание. Щеки ее перестали дрожать. Настойчивость, с которой она уставилась на ручку двери, испугала его.

Он не мог оставить ее в этой следственной камере на веки вечные.

Внезапно в нем вспыхнула ненависть. Захотелось наброситься на эту женщину и отдубасить ее. Схватить за волосы и швырнуть об стену. И долбать ею по стене снова и снова.

Все записывалось видеокамерой.

Дверь открылась, и в проеме возник Шрапштейн.

– Ави, выйди на минутку, – сказал он.

– Не сейчас. Я занят, – отмахнулся Авраам.

– Да выйди уже отсюда, Ави! – проорал Эяль.

Инспектор вышел.

Шрапштейн выглядел потрясенным. И в глазах у него не было ни тени радости, когда он сказал:

– Всё. Он сознался.

Илану срочно вызвали из Тель-Авива, и они закрылись в зале заседаний, чтобы тщательно проанализировать все аспекты признания отца Офера и их значение для продолжения расследования. Некоторые детали вызывали у них сомнения, потому что Рафаэль принял на себя всю вину и снял ответственность с жены. Шрапштейн считал, что нужно расколоть и мать, вырвать правду из них обоих. А Илана колебалась. Она склонялась к тому, чтобы пока ограничиться признанием отца. У них было достаточно доказательств для передачи дела в суд, чтобы продлить арест родителей Офера.

Авраам Авраам в разговор коллег не вмешивался. В его ушах все еще звенели слова Шрапштейна: «Да выйди уже отсюда, Ави!».

И он все еще видел, с каким ужасом впились в него глаза Ханы, когда он выходил.

Она поняла.

* * *

Рафаэль Шараби сломался на допросе, когда Шрапштейн дал ему понять, что у полиции, кроме писем и анонимного звонка, имеются еще и дополнительные улики. Может быть, даже тело. Приемы допроса у Эяля коренным образом отличались от тех, какими пользовался Авраам Авраам. Шрапштейн угрожал, напускал туману, без конца ссылался на разговор, идущий в соседней комнате, – словом, вел допрос, придерживаясь той тонкой и размытой границы, какую допускал закон. И ни разу не вышел из себя.

Сумел бы Авраам сломать Рафаэля Шараби?

Как и его супруга, тот лгал ему на протяжении всего расследования, а он и развесил уши. Инспектор верил отцу Офера и после заседания группы, когда доводы родителей были поставлены под сомнение. Продолжал верить, когда допрашивал мать Офера, и даже когда взъерепенился, и когда в нем вспыхнуло желание раскроить ее молчание о стену.