Лила, Лила - Мартин Сутер

– Это на счастье, – заметила Карин Колер.

Счастье Давиду очень бы пригодилось.

Возле гостиницы Карин предложила выпить еще по глоточку. Давид с радостью согласился – ему не хотелось сидеть одному.

Ресторан уже закрылся, однако ночной портье, отзывчивый поляк, снял стулья с одного столика и принес две бутылки пива.

– Как дела, Давид? – спросила Карин.

– Хорошо.

– Я имею в виду – на самом деле.

– Почему вы спрашиваете?

– Потому что вы плакали во время чтения.

– Вы заметили?

Карин улыбнулась.

– Все заметили.

Давид отхлебнул большой глоток.

– Что-то с Мари? – осторожно спросила Карин.

До трех часов Давид подробно рассказывал о Мари и о себе. О событиях последних недель, о своих чувствах, догадках, надеждах, сомнениях. И о своих страхах за них обоих.

Когда она наконец уговорила его пойти спать, на столике стояли девять пустых бутылок. Большую часть выпил Давид.

Возле лифта Давид предложил:

– Может, перейдем на «ты»? Глупо как-то – называть по имени, но выкать.

– Покойной ночи тебе, приятных снов. – Карин подала ему руку. Давид трижды чмокнул ее в обе щеки и проводил глазами, когда она шла к выходу.

– Послушай! – вдруг окликнул он.

Она остановилась, оглянулась.

– Джекки парализован. Полностью.

– Я знаю.

– Пожалуй, мне нужен новый агент.

Пахло кремом для загара, талым снегом и кухонным теплом. Мари закрыла глаза, прислонилась головой к нагретой солнцем стене горной хижины. Она сняла лыжную куртку, расстегнула молнию шерстяной кофты. На террасе было тепло, старые застекленные рамы защищали постояльцев от северного ветра.

Попала она сюда благодаря Сабрине, единственному человеку, которому рассказала, как они с Давидом отдаляются друг от друга. Вернее, она от него. Как он становится все более чужим. Как позволяет всем собой манипулировать – издательству, устроителям чтений, агенту (даже теперь) и ей самой. Как, сам того не желая, действует ей на нервы. И как она корит себя за это.

Сабрина знала эти симптомы.

«Ты больше не влюблена, поэтому смотришь на него трезвее, и он тебя раздражает. Это нормально. И незачем себя корить».

Но для Мари все было не так просто.

«Оттого-то я себя и корю. Что все так чертовски нормально. Я думала, на этот раз будет по-другому».

«Мы вечно так думаем».

«Но на сей раз была причина – его книга. Я думала, с человеком, который пишет о любви, страсти и верности так искренне, так просто, без всякого сарказма, не будет этой треклятой нормальности. Честно, Сабрина, я думала, это на всю жизнь».

Глаза у Мари наполнились слезами, и Сабрина обняла ее за плечи.

«Я ненавижу себя, – всхлипывала Мари. – Я ничуть не лучше Лилы».

«Какой Лилы?»

«Той, из «Лилы, Лилы». Такая же холодная, такая же бессердечная, такая же дрянная».

Сабрина притянула ее к себе.

«Люди влюбляются и разлюбляют, это закон природы. Он сильнее тебя».

Мари утерла слезы, шмыгнула носом и попыталась улыбнуться.

«Ладно, что же ты предлагаешь?»

«Поедешь с нами в Гунтерн, отвлечешься».

Так Мари оказалась здесь, на солнечной террасе горного ресторана «Вид на Хорн». Давиду – он находился в Вюрцбурге – она по телефону сообщила, что на выходные уезжает со знакомыми в Гунтерн, покататься на лыжах.

«С какими знакомыми?» – с подозрением спросил Давид.

«Со знакомыми Сабрины. У родителей одного из них там шале».

«Значит, когда я вернусь, тебя дома не будет?»

«Да».

Долгое молчание.

«Ладно, – сказала Мари, – в понедельник поговорим».

«В понедельник мы увидимся. А поговорим, надеюсь, раньше. Ты же берешь с собой мобильник?»

«Гунтерн – место очень отдаленное. Я не знаю, как там с роумингом. Чао, всего хорошего».

«Чао, – отозвался Давид, – я тебя люблю».

«Угу».

Мари слушала невнятный гул голосов, звяканье посуды, стук тяжелых лыжных ботинок по деревянным половицам. Даже звуки лендлера ей нравились. О Давиде она подумала только сейчас, в первый раз со вчерашнего вечера, когда приехала сюда.

Шале называлось «Бонанза» и принадлежало родителям Рето, студента-медика, нынешнего друга Сабрины. Там была большая жилая комната, кухня, четыре спальни, две ванные и что-то вроде «матрасной» на чердаке. Меблировка отчасти типа «сделай сам», а отчасти – старые вещи, скопившиеся за долгие годы семейной жизни.

Их было девять человек, все примерно одного возраста, все из числа приятелей Рето, в основном студенты, и, как считала Мари, очень симпатичные. Устроили настоящую лыжную вечеринку, ели раклет[29]и играли в салонные игры по старой книжке, найденной в ящике с карточными колодами и настольными играми.

После полуночи тянули жребий – кому где ночевать. Мари вытянула «матрасную».

Сегодня встали рано, и Мари взяла напрокат лыжи в единственной на всю деревню спортивной лавке. Ходила она туда в сопровождении Марко, у которого, в отличие от остальных, тоже не было своих лыж.

Эта общность привела к тому, что они и на подъемнике ехали вместе, и он ждал ее, когда она отставала – каталась-то не очень хорошо, – и сейчас сидел рядом.

Марко тоже учился на медицинском, был старше ее на несколько лет, очень внимателен, но не навязчив, очень забавен и совершенно не в ее вкусе. Вдобавок чересчур хорош собой, на ее взгляд. Наверняка станет пластическим хирургом. Или гинекологом для дам из высшего общества.

Мари, прищурясь, смотрела в синее небо. Несколько альпийских галок парили на фоне Хорна, горы, которая слишком рано бросала тень на деревню и на лыжню, из-за чего Гунтерн так и не стал настоящим центром зимнего туризма. Но, с другой стороны, тут вполне можно появиться в прошлогодней экипировке и покататься на лыжах, а не на модном сноуборде. По мнению Рето, это большой плюс.

Рето настоял и на том, чтобы все они отведали здешний фирменный напиток: кофе «гюллелох». Рецепт его в «Виде на Хорн» хранили под строжайшим секретом, но Мари угадывала в нем домашние наливки, немножко кофе и много сахара. Подавали «гюллелох» в бокалах, с шапочкой сбитых сливок.

Одна порция повлекла за собой другую, а в результате последний спуск они начали, когда флагшток уже не отбрасывал тени. Все храбро заявили, что готовы съехать по черной лыжне. Мари выбрала самый легкий спуск. Марко, естественно, составил ей компанию.