Я спасу тебя от бури - Чарльз Мартин

У меня тоже хорошие новости. Сегодня я получила первую отметку «А» на занятиях в школе. Это действительно здорово, потому что лучше может быть только «А» с плюсом. Я получила эту оценку за то, что написала историю для урока языкового мастерства. Нас просили написать о чем-то, что случилось с нами за последние несколько недель. Любое старое событие, но нужно было начать с самого начала и использовать детали. Поэтому я написала, как мы встретились с Ковбоем, и как он спас нас на стоянке для грузовиков, а потом отвез в «Риц-Карлтон», а потом и к себе домой, и как мы познакомились с Броди и мистером Дампсом – в общем, обо всем, что произошло с тех пор. Там было много всего. Учительница сказала, что хотела поставить мне «А» с плюсом, но она просила написать только три страницы, а я написала семнадцать, поэтому ей пришлось снизить оценку, но я не расстроилась, потому что все равно хотела написать обо всем, и это напомнило мне о том хорошем, что с нами случилось. О том, что ты не забываешь про нас. О том, что, может быть, мы что-то значим для тебя. Я назвала свое сочинение «Там, за солнцем». Учительница сказала, что ей понравилось название. Я сказала, что услышала эти слова от Ковбоя, потому что так его отец называл Западный Техас на ранчо Бэрс. Это хорошее название. Не знаю, что имел в виду отец Ковбоя, но для меня приятно находиться там, за солнцем. Это там, где находишься ты. И если мы пытаемся добраться туда, не обращаясь к тебе, то сгораем, потому что приходится пролетать мимо солнца, а это никому не под силу, потому что там жарче, чем в центре ядерного взрыва. По крайней мере, я так думаю.

Мама разговаривала со мной о том, что… знаешь, о том, что случилось. Она пыталась заставить меня рассказать кому-то – кому угодно – обо все этом. Она сказала, что не нужно хранить это в себе, а нужно двигаться дальше и просто говорить, что я чувствую и о чем я думаю. Она спросила, не хочу ли поговорить об этом с хорошим врачом. Сказала, что мы можем найти такого врача, а я ответила, что мое тело больше не болит, хотя сердцу по-прежнему больно, и я не думаю, что какой-то врач может помочь моему сердцу. Тогда она стала плакать и долго не останавливалась. Но я не хотела делать ей больно, поэтому сказала, что мне очень жаль, и она обняла меня. Потом я спросила, можно ли поговорить об этом с ней, и она сказала: «Да, конечно». Поэтому я задала вопросы, которые хотела задать. Мы говорили очень долго. Когда я перестала задавать вопросы, а мама перестала отвечать на них, она сказала, что мне не нужно стыдиться и чувствовать себя виноватой. Я не знала, что это значит, и она объяснила: то, что заставляет меня отворачиваться, когда люди смотрят на меня, – это нежелание видеть, что я вижу, когда смотрю на себя. А я сказала, что действительно чувствую себя виноватой. Так вышло потому, что я таилась от нее. Не говорила ей о мороженом и мармеладных мишках. Сказала, что, наверное, я это заслужила. Тогда она еще немного поплакала и сказала, что в мире нет ничего, что произошло бы по моей вине или потому, что я это заслужила. А когда мы закончили разговаривать, она долго расчесывала мои волосы, а я очень люблю это. И пока она расчесывала мои волосы, я сказала, что мне не нужно беседовать с врачом, потому что та часть моего сердца, которая раньше так сильна болела, уже почти не болит. Еще я сказала, что, наверное, когда мы немного больше поговорим об этом, то остальная боль просто улетит куда-то. Тогда она еще немного поплакала и сказала, что мы можем говорить об этом в любой день, когда мне захочется.

Послушай, мама уже дома. Мне нужно идти. У нее было свидание с Ковбоем, и она вся раскраснелась. С ней такое бывает, когда она ест шоколад или пьет вино. Или устрицы, но она почти не ест их, потому что от них у нее начинаются газы.

И еще одно, Бог. Я знаю, что прошу о многом, но, пожалуйста, держи Билли где-нибудь подальше и не позволяй ему найти нас. Потому что я знаю: он по-прежнему нас ищет. И мы знаем, почему это так. Интересно. Если мы знаем об этом, а Ковбой не знает, значит ли это, что мы лжем?

Полагаю, я знаю ответ на этот вопрос.

Сэм появилась в субботу вместе с Хоуп. Шел затяжной дождь. Она направилась к крыльцу, расплескивая лужи. Я подбежал к пассажирской двери, подхватил Хоуп и Турбо и отнес их на веранду. Сэм отжимала перекрученные волосы.

– Ну и дождь.

Я кивнул.

– Словно корова, которая мочится на плоский камень.

– Словно кто?

– Словно корова, которая…

Она подняла руку.

– Я поняла с первого раза. Но это действительно живописная картина.

– Разве не так мы описываем…

– Чем вы здесь занимаетесь, когда идет такой дождь?

– Мы много читаем.

Она изучила мои книжные полки.

– Все это книги о сражениях, генералах, индейских вождях и знаменитых законодателях. – Она достала одну книгу и посмотрела на корешок. – Собрание историй про обычных людей, совершавших великие дела. – Она покачала головой. – У тебя есть художественная литература или хотя бы любовные романы?

– Боюсь, что нет.

– Может, посмотрим кино?

– Разумеется.

Она посмотрела на видеокассеты, стоявшие рядом с книгами.

– Ты еще пользуешься видеокассетами?

– А что в этом плохого?

– Ничего. – Она перебрала кассеты. – Ничего, кроме ковбойских фильмов.

– Там есть неплохие фильмы о войне.

– Какая разница? У тебя ничего нет, вроде «Стильная штучка», «Ноттинг-Хилл», «Замерзшая из Майами» или «Предложение»? Может быть, «Стальные магнолии» или «Дневник памяти»?[49]

– Пожалуй, я об этом не слышал.

За следующие несколько часов, пока шел дождь, она заставила меня посмотреть все душещипательные фильмы, которые только смогла найти по телевизору. Каждый раз, когда шли финальные титры, я спрашивал ее:

– Почему тебе это нравится?

По ее лицу катились слезы, и она сморкалась в платок.

– Потому что они любят друг друга.

Где-то после обеда я нашел Хоуп, которая сидела на веранде и что-то писала в своем блокноте. Когда я вошел, она сразу же захлопнула его, как будто я застиг ее за кражей варенья из банки.

– Можно посидеть рядом?

Девочка кивнула. Когда я опустился слева от нее, она положила закрытый блокнот справа от себя.

– Как ты поживаешь?

– Хорошо.

– Как дела в школе?

– Все нормально, только с математикой не очень. Иногда все эти цифры кажутся бессмысленными, но моя учительница литературы говорит, что я хорошо пишу и становлюсь лучше. Она говорит, что, когда читает мои записи, ей кажется, что я намного старше. Что только взрослые или как следует пожившие люди могут так писать. Я вовсе не уверена, но думаю, что это комплимент.