Возвращение Одиссея. Будни тайной войны - Александр Надеждин

– Ну... так. В самых общих чертах, – с легкой улыбкой пожал плечами Иванов, продолжая при этом внимательно смотреть прямо перед собой и сопровождая взглядом то и дело проскакивающие вперед, по основной дороге, довольно редкие в этот субботний день автомашины. – Считается, что Святой Дени, или Дионисий, был первым епископом Парижа. И вот... году где-то в двести пятидесятом... нашей эры... когда начались первые гонения на христиан...

– Как первые? – с некоторым удивлением во взоре уже полностью повернулся в его сторону бритоголовый шеф. – Первые ж еще при Нероне были. Это когда он обвинил их в поджоге Рима. Святого Петра тогда как раз еще распяли. Вниз головой. И Павла тоже казнили. Нет?

– Правильно, – кивнул Иванов. – Но тогда на них только в самом Риме наезжали. А в двести пятидесятом начались уже широкомасштабные преследования. Общеимперские.

– Это при Диоклетиане?

– Нет, тогда императором Деций был. Диоклетиан это где-то лет на пятьдесят попозже.

– А-а. Ну, таки и чито?

– Ну, так вот Деций этот издал эдикт, который обязал всех христиан публично совершать жертвоприношения государственным римским, то есть языческим, богам. Дионисий это делать отказался. Тогда его отвели на Монмартр... там в то время находился храм бога Меркурия... и публично, напротив храма, обезглавили. Но тут случилось...

– ...Чудо.

– Точно. Вы знаете эту историю?

– Увы. Просто... предположил. Прелюдия навеяла. И что ж он там учудил? Или с ним учудили. С невинно убиенным.

– Невинно убиенный поднял свою отрубленную голову и пошел с ней с Монмартра по дороге на Север.

– Вот так вот, значит. И далече ушел?

– Не очень. Пройдя несколько километров, Дионисий, в конце концов, все-таки упал и отдал Богу душу. Его там же похоронили и вскоре возвели в ранг святого, а само место назвали Сен-Дени. Затем на месте захоронения построили небольшую часовенку, потом целое аббатство, ну а где-то в середине двенадцатого века была возведена и эта базилика, которую впоследствии, в течение еще целого столетия, постоянно достраивали и расширяли.

– Так это что, оригинальная постройка?

– Ну... как сказать. В принципе да, хотя в девятнадцатом веке была проведена полная реставрация. Да и до того тоже несколько раз пытались подремонтировать. Правда, в основном неудачно. Вы обратили внимание... такая... асимметрия. Левой башни-то нет.

– Да, заметил.

– Вот. Результат одной из ранних реконструкций.

– Хм... – сидящий справа старший товарищ снова, но уже с гораздо большим интересом, посмотрел на своего молодого коллегу. – А вы, Олег Вадимович, как я посмотрю, специалист в области не только филологии и истории, а еще и архитектуры.

– Да какой там специалист. Если бы. В основном все так... по вершкам.

– Н-да? Ну что ж, сейчас проверим. – Соколовский, чуть прищурившись, устремил свой взор в лобовое стекло, туда, где впереди, на расстоянии чуть меньше сотни метров, в легкой осенней дымке виднелись гордо взмывшие ввысь над суетой окружающего мира своды базилики, в ажурном кружевном переплетении многочисленных арочек, миниатюрных колонн, карнизов, остроконечных башенок, колоколен и стрельчатых окон. – Та-ак... прямо перед нами... правда, не совсем прямо, чуть сбоку... как я понимаю, главный фасад. С какой он всегда должен быть стороны?

– С западной, – уверенно ответил Иванов, немного, казалось, удивленный таким, можно сказать, детским вопросом.

– Правильно, – продолжил свой импровизированный экзамен его сосед справа. – Потому что в восточной части храма находится... что?

– Алтарь.

– Алтарь, – согласно кивнул Соколовский своей бритой головой, верхнюю часть которой сейчас, впрочем, покрывала черная, истинно французская беретка. – А как называется вон то окошко, в центре? – Он показал пальцем в направлении огромного круглого монокля, вдавленного в самую середину фасадной части базилики и разделенного на десятка полтора напоминающих лепестки цветка или крылья гигантской стрекозы фрагментов.

– По-моему, роза. Нет?

– Верно, роза. А вон те... треугольники? Что все три входных портала завершают. Резные такие.

– Это я точно знаю: вимперг.

– А вон те вертикальные выступы, что вдоль стен идут? Так... немного на скос.

– Контрфорсы.

– А зачем они, для красоты?

– Не только. Вернее, не столько. Есть такое понятие – распор сводов. Вот они ему и препятствуют. Укрепляют стены, ну... и вообще всю конструкцию.

– А вон видишь, каждый контрфорс завершается маленькой такой башенкой, декоративной. Со шпилем.

– Вижу.

– А они как называются?

Олег, зажмурив глаза, изо всех сил напряг свою память, но все было напрасно – этого он просто не знал, и это надо было просто признать.

– Не могу знать, – со слегка смущенной улыбкой, наконец, произнес он и посмотрел на экзаменатора.

– Пинакль, – с некоторым удовлетворением, хотя и внешне самым нейтральным тоном, произнес тот.

– Пинакль?

– Да. Но это уже мелочи. В целом же... следует отметить, знания... вполне на уровне. Молодец. А говоришь, по вершкам.

– Ну... это же такие вещи. Стыдно не знать. И для работы всегда пригодится. Да и вообще... самому интересно.

– Вот, – в немного назидательном жесте поднял вверх палец Соколовский. – Единственно верный подход. И к профессии. И к жизни. Я вот помню, в былые времена, при... историческом материализме... очень любили повторять одну крылатую фразу дедушки Маркса: «Настоящим коммунистом можно стать только тогда, когда обогатишь свою память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество». Сейчас ее, как полагается, уже напрочь забыли. В первую очередь, разумеется, те, кто в былые времена больше всех, без устали, громогласно... со всех трибун. А напрасно. Золотые слова. Слово «коммунист» если только заменить на просто... «человек». – Немного помолчав, он спросил: – Я так понял, в самой базилике... внутри... вы, наверно, тоже уже побывали? – Как многие недавно вступившие в должность начальники, Вячеслав Михайлович еще до конца не определился, как ему следует обращаться к тому или иному из своих подчиненных: на вежливое, но сразу устанавливающее некую определенную дистанцию «вы» либо же на покровительственно-простецкое, сокращающее все дистанции «ты», и поэтому в общении с Ивановым непроизвольно использовал попеременно оба этих обращения.

– Бывал, – подтвердил Иванов.

– Ну и как?

– Ну... ничего. Интересно. Интерьер, правда, не очень богатый, но... такой... величественный. Строгий. Хотя вместе с тем очень какой-то легкий. И вместительный. Недаром же Сен-Дени на протяжении веков двенадцати служил в качестве королевской усыпальницы. Как наш Архангельский или Петропавловка.