Потерянная принцесса - Алина Немирова

Ему было бы легче, окажись посланцы епископа высокомерными, жестокими, грубыми, но сержант был всего лишь опытен и усерден, а молодые монахи обходительны и искренне увлечены своей миссией. Да, монсеньор все предусмотрел, он знал, кто сможет исполнить трудную задачу быстро, без осложнений и потерь… а значит, она и будет исполнена, и завтра тишина запустения завладеет Монтальей. А эти простые люди, сидя в монастырской тюрьме, будут винить в своем несчастье не епископскую стражу и не юных монахов, но чужестранца, обманувшего всех красивыми песнями…

К причастию подошли все, кто был внутри, со двора – только молодая супружеская пара и женщина средних лет с сыном (Лютгер узнал Пейре, слугу кюре). Другие разошлись раньше, чем прозвучало «Ite, missa est».

– Как вы объясните столь малое число причастившихся? – задумчиво спросил брат Герард, когда прихожане, доказавшие свое благочестие, потянулись к выходу. Лютгеру, который остался, чтобы поговорить со священником, пришлось ждать. Монахи, видимо, сочли орденского рыцаря своим и не смущались его присутствием.

– Очень просто, – устало ответил отец Теобальд, накрыв сосуд для причастия белым платком. – Они знают, что причащаться можно только после исповеди, а исповедаться большинству из них лень или недосуг. Простецы! Приобщиться к благодати для них менее важно, чем вовремя подоить коз…

– Честно говоря, нам это трудно понять, – вздохнул брат Симон. – А вы так чудесно служите! Силой истинной веры вы тронули сегодня многие сердца!

– Очень на это надеюсь, – слабо улыбнулся кюре. – Но завтра прошу вас учесть, что произнести «Credo» многим верующим затруднительно из-за их невежества, особенно на латыни.

– Мы это учли! – весело сообщил брат Герард. – По совету монсеньора мы переложили текст на местное наречие, чтобы люди усвоили суть, а потом им просто нужно будет повторять формулу за нами.

– И этого окажется достаточно? – не утерпев, вставил свое слово Лютгер.

– Конечно! – снисходительно пояснил брат Симон. – Достаточно, чтобы отделить заблудших овец от чистых. А уж по какой причине они впали в заблуждение, определит следствие!

– Хорошо, – кивнул священник. – Значит, завтра будет видно, насколько я преуспел. Но могу предсказать, что вернувшихся в лоно истинной веры окажется больше, если вы созовете поселян не с самого раннего утра, чтобы они успели поесть, покормить домашнюю птицу и подоить коз. Тогда они будут более способны внимать гласу рассудка.

– Вы так хорошо изучили быт вашей паствы! – восхитился брат Симон. – Живя в обители, мы плохо осведомлены насчет обыденной жизни мирян… Благодарим за совет!

– Стены монастыря защищают братию от соблазнов, – усмехнулся отец Теобальд с иронией, которую уловил Лютгер, но не ученые доминиканцы. – Однако они же становятся преградой для понимания.

– Насколько мы могли судить, – заметил брат Герард, – господин епископ уделяет подобным мелочам большое внимание. В отличие от брата Жоффруа.

– Тем лучше, – вяло отозвался кюре. – Но вам необходимо хорошенько отдохнуть. Вы идите, а мне тут еще нужно прибрать. Пейре подаст вам ужин.

– Ужинать мы не будем, – с явным сожалением сказал брат Симон. – Брат Жоффруа велел нам поститься перед столь ответственным делом…

Спрятав руки в широкие рукава, монахи, наконец, удалились.

– Мальчишки, – пробормотал отец Теобальд. – Зеленых мальчишек уполномочили судить и рядить…

– А вы им помогаете, – вырвалось у Лютгера.

– Вы тоже, – огрызнулся священник. – И поболее моего. И оба мы обязаны это делать. Но я хотя бы стараюсь уменьшить неизбежный урон! Вы, кажется, желали со мной поговорить?

Лютгер опустил голову.

– Желал, но я уже услышал все, что нужно было. Вы правы, отче. Простите. Мне нужно обдумать ваши слова… насчет урона.

– Господь да пошлет вам ясность мыслей!

Фон Варен вышел на паперть, глубоко вдохнул вечернюю прохладу. Долину уже окутывали сумерки, над грядами гор мерцали первые звезды.

Лютгер оглянулся. Отец Теобальд не занимался уборкой – он лежал перед алтарем, раскинув руки крестом, в угасающем свете дорогих восковых свеч, запасенных на Рождество.

В замок он вернулся ко времени гашения огней. Ворота были приоткрыты.

– Закрыть следует, – сказал рыцарь часовым.

– Сей момент закроем, мы только вас поджидали, – откликнулся один.

А другой спросил:

– Позволите ли узнать, мессен… Неужто завтра весь народ уведут? С детишками вместе? А как же скот, хозяйство? А пастухи, что в горах нынче, в пустые дома воротятся, что ли?

– Может статься и так, – хмуро ответил Лютгер. – На самом деле зависит это не от клириков. Люди сами решат, что для них важнее – вера или жизнь.

Часовые молча переглянулись.

Дозорные на околицах деревни честно бодрствовали всю ночь, но напрасно напрягали слух и зрение: тихий и ровный шорох ветра в траве так и не нарушили торопливые шаги беглецов…

– Может быть, передумаешь? – спросил Эртургул.

Они, как это принято говорить, «стояли на костях». Конечно, не прямо на месте сражения: оттуда смрад прогнал уже к утру. И точно не потому, что обычай велит оставаться «на костях» трое суток, закрепляя победу: какие уж теперь-то обычаи, в пору, когда идет война с сыновьями Тартара! Просто старый бейлербей, хотя и не получил видимых ран, оказался сильно помят. Настолько, что везти его в Сёгют означало убить на месте.

Так что стояли они неподалеку от поля боя – и даже больше, чем три дня. За это время джигиты Османа, загоняя коней, прочесали окрестности и нашли караван, торящий степь всего лишь в полудне пути отсюда, если мерить срок по быстрейшей скачке, а не по верблюжьему шагу. А при караване были лекарь и нужные припасы…

Караваны здесь как раз были обычным делом, это мунгальский отряд невесть каким ветром занесло. Лекаря доставили сразу, хотя такой бешеный аллюр он выдерживать не умел – в конце пути пришлось его к седлу привязывать, а прочие караванщики притащились сами, уже к исходу вторых суток. Они и без того держали путь в Сёгют, поэтому их вожатые, узнав, что бейлербей и его молодой соправитель здесь, решили, что это отличный случай продемонстрировать, как в среде караванного братства ценят покровительство туранцев.

К Эртургулу их не пустили, его в эти дни вовсе никак тревожить было нельзя, но седовласый «молодой соправитель» сказал караванщикам все положенные слова. Беи Сёгюта тоже привыкли ценить уважение караванного братства – с ним иначе нельзя. За что-то уплатил сразу и щедро, а остальное им надлежало уже в бейлике получить: Осман, выезжая встречать отца, золота с собой не так уж много захватил.

Был он мрачен, потому что многим тогда казалось: вот здесь и похоронят старшего из правителей, рядом с павшими в «Пыльном сражении» – так его назвали. Но, как видно, Азраил другими делами был занят. Уже на третьи сутки Эртургул перемог немощь, на четвертые вовсю отдавал распоряжения, говорил обычным своим тоном, ясным и насмешливым… А на пятые пришли из Сёгюта конные носилки, паланкин, крепившийся на гибких шестах меж иноходцами мягчайшего шага – и настало время расставаться.