Домой возврата нет - Томас Вулф

В числе новых гостей появилась тихая женщина с печальным лицом по имени Маргарет Этингер. Она привела с собою мужа, известного распутника. А муж ее, Джон Этингер, прихватил с собой цветущую молодую женщину, свою очередную любовницу. И это престранное трио резало глаз, неприятно выделяясь в столь достойном и изысканном обществе.

Гости еще прибывали со всей быстротой, с какой успевал их поднимать лифт. Пришел Стивен Хук со своей сестрой Мэри и, здороваясь, протянул хозяйке слабую, вялую руку. При этом он наполовину отвернулся с преувеличенно скучающим, устало-равнодушным видом, чуть ли не с презрением.

— Ну, здравствуйте, Эстер… — пробормотал он; потом слегка повернул к ней голову и прибавил, словно только сейчас вспомнив: — Послушайте, я вам кое-что принес. — Подал ей книгу и опять отвернулся. — Это, пожалуй, небезынтересно, — скучливо пояснил он. — Может быть, захотите поглядеть.

А принес он великолепный альбом рисунков Питера Брейгеля, — Эстер Джек прекрасно знала этот альбом, цена ему была такова, что даже ее приводила в ужас. Она быстро глянула на титульный лист — тонким почерком там выведена была чопорная надпись: «Эстер — от Стивена Хука». И вдруг она вспомнила, как однажды, недели две назад, в разговоре с ним мельком упомянула, что ее интересует альбом Брейгеля; так вот что значит этот подарок: Стивен, по своему обыкновению, старательно прикрывается маской деланного равнодушия, а поступок его, словно быстрый яркий луч, высветил глубинную сущность его прекрасной и щедрой души. Эстер залилась ярким румянцем, что-то перехватило ей горло, на глаза навернулись слезы.

— Ох, Стив! — выдохнула она. — Вы самый добрый… самый удивительный…

Он буквально шарахнулся от нее. На бледном вялом лице появилось выражение презрительной скуки, наигранное, нарочитое до того, что это показалось бы смешным, если бы карие глаза не смотрели с такой мольбой. Это был взгляд человека благородной и гордой души, странной, больной и страдающей, взгляд испуганного ребенка, — так смотрит тот, кто, даже отпрянув от людской близости и защиты, в которых он так нуждается и которых так жаждет, в то же время немо, жалобно умоляет: «Ради всего святого, если можешь, помоги! Мне страшно!»

Эстер прочла все это в глазах Стивена в тот миг, когда он надменно от нее отвернулся, и этот взгляд пронзил ее, как ножом. В озарении жгучей жалости она ощутила, как странен и удивителен человек, какое это непостижимое чудо.

«Ах ты бедняга! — думалось ей. — Что же это с тобой? Чего ты боишься? Что тебя терзает, скажи на милость?.. Странное существо, — думала она уже спокойнее. — А ведь он такой тонкий, хороший и чистый!»

И тут, словно прочитав ее мысли, на помощь пришла ее дочь Элма. Хладнокровная, невозмутимая, очаровательная, она прошла через всю гостиную к Хуку, сказала небрежно:

— А, Стив, добрый вечер. Хотите чего-нибудь выпить?

Спасительный вопрос. Стивен Хук очень любил эту девушку. Ему нравилось, что она так безукоризненно держится и с таким вкусом одевается, такая приветливая и в то же время неприступно замкнутая. С нею он чувствовал себя словно бы защищенным, в ней находил покровительство, которого ему так не хватало. И он тотчас откликнулся.

— То, что вы изволили предложить, для меня весьма соблазнительно, — промямлил он, отошел к камину и прислонился к нему, точно скучающий зритель, повернулся чуть ли не спиной к присутствующим, словно вид всех этих угнетающе нудных и тусклых личностей был ему несносен.

Этот изощренно уклончивый, вычурный ответ был очень характерен для Стивена Хука и давал своеобразный ключ к его литературному стилю. Автор множества рассказов, которые он печатал в журналах, чтобы прожить вдвоем с матерью, он написал также несколько превосходных книг. Они принесли ему заслуженную известность, но не имели спроса. Он и сам иронически заметил однажды, что, как видно, чуть ли не все прочли его книги, но никто ни одной не купил. В книгах этих, как и среди людей, он пытался напускной презрительной скукой, сложными стилистическими изысками и многословными хитроумными иносказаниями прикрыть робость и застенчивость.

Миссис Джек не без растерянности посмотрела вслед Хуку, потом повернулась к его сестре (эта жизнерадостная старая дева с весело блестящими глазами и заразительным смехом обладала тем же обаянием, что и брат, но отнюдь не терзалась, как он, душевными муками и сомнениями) и шепнула:

— Что это сегодня со Стивом? У него такое лицо, словно ему являлись привидения.

— Нет, его только напугало очередное чудище, — возразила Мэри Хук и засмеялась. — На прошлой неделе у него на носу вскочил прыщик, и он все разглядывал его в зеркале, покуда не уверил себя, что это рак. Мама чуть с ума не сошла. Он заперся у себя в комнате, не выходил оттуда и несколько дней ни с кем не разговаривал. Четыре дня назад послал ей записку с подробными наставлениями насчет своих похорон — он ни за что не хочет, чтобы его сожгли. А третьего дня вышел в пижаме и со всеми нами простился. Заявил, что больше ему не жить, все кончено. Ну, а сегодня он передумал и решил одеться и пойти к вам на прием.

Мэри Хук опять добродушно рассмеялась, комически пожала плечами, покачала головой и смешалась с толпою гостей. А миссис Джек, все еще с несколько озабоченным лицом, обернулась к Джейку Абрамсону, который подошел к ней в конце этого странного разговора и уже минуту-другую ласково поглаживал ее руку.

Невоздержанность наложила на Джейка Абрамсона неизгладимую печать. Это был изнеженный, сластолюбивый, изрядно потрепанный жизнью старик с лицом хищной птицы. Но, как ни странно, лицо это не лишено было своеобразной притягательной силы. Оно дышало и бесконечным терпением, и какой-то цинической умудренностью, и усталым юмором. Казалось, этот человек умеет по-отечески все на свете понять. Словно он безмерно старый и усталый посланник жизни — и жил так долго, повидал так много, изъездил столько разных стран, что даже носить фрак ему так же привычно, как дышать, он держится с такой усталой, небрежной грацией, словно во фраке и родился.

Несколько минут назад, отдав горничной пальто и шелковый цилиндр, он утомленной походкой вошел в гостиную и направился к хозяйке. Сразу видно было, что он относится к Эстер Джек с неподдельной нежностью. Пока она беседовала с Мэри Хук, он молча заботливо глядел на нее, словно благодушный ястреб. Он не сводил глаз с ее лица. Под крючковатым носом пряталась улыбка; потом он взял морщинистой лапой ее маленькую руку и принялся легонько поглаживать атласную кожу повыше кисти. Была в этом и откровенная стариковская ленивая чувственность, и в то же время удивительная отеческая мягкость. Видно было, что этот человек обладал на своем веку многими прелестными женщинами и еще не разучился их ценить и восхищаться ими, но уже перешел от сильных страстей к родственной благожелательности.

И так же отечески благожелательно он заговорил.

— Вы премило выглядите! — сказал он. — Вы нынче прехорошенькая! — Он все улыбался своей ястребиной улыбкой и все поглаживал руку миссис Джек. — Цветет, как роза! — докончил он, по-прежнему не сводя с нее стариковских усталых глаз.