Жмых. Роман - Наталья Елизарова

— Ясно, такие речи может вести только коммунист… Феррас коммунист?

— Не знаю, сеньора…

— А то ж кто! Они все бунтовщики и смутьяны!.. И ты их поддерживаешь, Гомес?

— Помилуйте, сеньора, как можно!..

— Имей в виду, Гомес, здесь с бунтовщиками не церемонятся!

— Я понял, сеньора.

— Теперь можешь идти… Да, и загляни ко мне через пару дней. Думаю, можно пересмотреть условия твоего договора и раскидать платежи лет на двадцать. Процентная ставка, правда, втрое возрастёт, но ежемесячные выплаты станут меньше.

— Вы не представляете, как я вам благодарен, сеньора! Теперь моей семье будет полегче… а то весь заработок съедали эти выплаты…

Видя, как обрадовался этот бедолага, я улыбнулась: похоже, он на полном серьёзе посчитал, что я решила ему помочь.

— Нужно было сразу обратиться ко мне и объяснить, что тебе тяжело платить такую большую сумму…

— Я думал, вы отберёте дом.

— Мне не нужен твой дом, Гомес. У меня свой есть, и не один… Мне также не нужны нищие работники, еле сводящие концы с концами. Я искренне хочу, чтобы мои люди ни в чём не нуждались.

— Правда, сеньора?

Мне кажется, или в его глазах действительно блеснули слёзы.

— Ну, конечно. Послушай Жетулио Варгаса. «Процветание страны зависит, прежде всего, от благосостояния её народа», — вот как говорит наш президент. Он — мудрый человек, он видит на сто лет вперёд… Так же и с фазендой: мы работаем вместе и друг для друга. Разве не так, Гомес?

…Жетулио Варгас — большего лжеца и фарисея свет не видывал. Он жонглировал обещаниями с мастерством опытного циркача, но толпа, затаив дыхание, внимала каждому его слову. Даже самому абсурдному. «Бразилия — большая больница… — однажды сказал Варгас. — Народ Бразилии — слабый, болезненный. Стране нужен врач — диктатура». И сотни тысяч идиотов с воодушевлением подхватили: «Да — нам нужна диктатура! Диктатура — это порядок! Мы устали от смуты, дайте нам порядок!»… Чему же тогда удивились эти простофили, когда их, заломив руки за спину, поволокли в тюрьмы?.. Хотя можно ли упрекать Варгаса, видя таких как Гомес: чуть бросили подачку, и вот он уже радостно виляет хвостом: «Так, сеньора, так… всё правильно… мы — вместе…»… И тут мне пришло в голову, что из Гомеса получится превосходный информатор: из чувства благодарности он будет расшаркиваться передо мной до конца своей жизни…

— В посёлке, кроме тебя, ещё есть недовольные? — спросила я.

— Несколько семей, — без заминки, с услужливой готовностью отвечал он.

— Им тоже задурил голову этот Феррас?

— Люди его уважают. Он живёт на другой стороне реки, в небольшой хижине… Сюда приплывает редко, чтобы продать свои ножи…

— Он делает ножи?

— Да, сеньора, по старинному андалусскому рецепту… Это очень хорошие ножи, в посёлке их с удовольствием покупают…

…Матео Феррас — андалузец, ножевых дел мастер, он и сам был похож на нож: стремительный, жестокий и непредсказуемый: в любой момент из рабочего инструмента он мог превратиться в орудие убийства. Я никогда не знала, чего ожидать от этого человека…

Наше знакомство началось с конфликта. Когда я верхом перебралась по мелководью на другой берег реки, чтобы разыскать и приструнить того, кто провоцирует работников фазенды на беспорядки, меня едва не пристрелили: как только я направила лошадь к шалашу, в котором обосновался испанский иммигрант, он без всякого предупреждения начал палить из карабина. «Какого чёрта!» — заорала я, с трудом удерживая взбесившуюся лошадь. Держа меня на прицеле, из шалаша вышел угрюмый рослый мужлан; не давая мне опомниться, он грубо велел убираться с его земли. «Твоей земли? — возмутилась я. — С какого дьявола она стала твоей?! Что ты о себе возомнил, голодранец!». Мне доподлинно было известно, что участок, на котором он решил обжиться, юридически не принадлежал никому, но по привычке я считала его своим, как и всё в округе. С восточной стороны моя плантация чётко граничила с усадьбой Отавио Ламберти, с других же сторон границы были весьма размыты: если после разлива реки во время сезона дождей почва становилась непригодной для посадки кофе, я направляла батраков к сельве вырубать деревья и расчищать новую территорию, и также, если бы мне вздумалось расширять производство, — послала бы людей на противоположный берег… «Вон отсюда, или я снесу вам башку!» — прорычал он. Скрипя зубами, я была вынуждена подчиниться…

Вернувшись домой, я отдала приказ трём своим капатасам спалить шалаш, а его хозяина — повесить за ноги на ближайшей пальме… Вечером того же дня рыбаки выловили из реки тело одного из охранников, другого — прибило к берегу утром. Третьего так и не нашли… «Если бы среди моей охраны были такие парни…» — невольно подумалось мне. Он, без преувеличения, стоил десятерых. Но заманить на работу Матео Ферраса было всё равно, что поймать ветер в поле. Слишком горд и вольнолюбив был этот андалузец…

До поры до времени я сделала вид, что забыла о его существовании, хотя могла бы прибегнуть к помощи полиции и тогда необузданного иностранца, скорее всего, успокоила бы пуля: навряд ли он сдался бы живым. Могла бы задним числом оформить собственность на землю, где он построил свою хижину, и тогда его согнали бы оттуда приставы. Я же предпочла затаиться, хотя капатасы настоятельно советовали разделаться с испанцем, чтобы батраки не расценили бездействие как проявление слабости — это бы подорвало мой авторитет в их глазах. Но мне не было никакого дела до того, уважают меня или нет эти зависимые от меня люди; так же как идущему с кнутом пастуху безразлично, что о нём думает подгоняемое им стадо… Матео Феррас был достойным противником, и потому хотелось устроить азартную охоту: ведь гораздо интереснее загнать дикого кабана, чем прирезать свинью на бойне. Пока я искала случая, чтобы затрубить в горн и начать травлю, судьба сама столкнула нас лбами.

Это случилось в сезон дождей. Обычно я не остаюсь в эту пору на фазенде, предпочитая отсидеться в Рио-де-Жанейро: делать на плантации всё равно нечего — хозяйственные работы прекращаются, к тому же тропические ливни провоцируют распространение малярии — с обилием воды для комаров начинается настоящее раздолье. Но в этот раз меня задержали неотложные дела, когда же я собралась ехать, было уже поздно — дороги размыло. Единственное, что радовало, это то, что несколькими неделями раньше удалось благополучно отправить в Рио Терезу: у Гуги родился первенец и моя дочь незамедлительно выехала его навестить. Эта глупышка почему-то вбила себе в голову, что появившийся на свет маленький ублюдок — её двоюродный брат, и, как липучка, пристала с просьбами отпустить её к «дяде Гильерме». Я проклинала себя за то, что рассказала ей про письмо Гуги, в котором он сообщал, что одним нахлебником на моём горбу стало больше. Тереза угомонилась только тогда, когда я отправила её в Рио вместе с учителями.

…Дожди шли третью неделю. Я исчерпала все имеющиеся в моём арсенале «развлечения»: подбила счета за последний месяц, перечитала письма и газеты, до которых долгое время не доходили руки, почистила пистолеты. Но неистовая стихия и не думала униматься: точно в насмешку надо мной, она надувала огромные чёрные щёки и плевала в окна шипящими пенистыми хлопьями, грозила с неба сияющим медным жезлом, угрожающе ревела глухим басом, стуча гранённой свинцовой чешуёй, перекатывалась по крыше и мешала спать по ночам. Посреди этого беспросветного бушующего хаоса я чувствовала себя заложницей… Скуки ради я прошлась по винному погребу и продегустировала ликёры, которые мне преподнёс в знак восстановления добрых соседских отношений Отавио Ламберти. После суда мы окончательно рассорились и долгое время не общались, но когда Ламберти женился, нас помирила его молодая супруга, которая стала устраивать приёмы у себя на фазенде. Отец новоявленной госпожи Ламберти был известным производителем вин на Ямайке… Иногда, когда становилось совсем тоскливо, я посылала за доктором: компания из него, правда, была некудышняя, слишком уж он был каким-то вялым и тусклым, но партию в вист[121] худо-бедно отыграть мог. А потом его вызвали к какому-то больному из посёлка, он ушёл — и после этого никто его больше не видел.