Синагога и улица - Хаим Граде

— С моей стороны возражений нет, — развел руками Годл Виленчик. — Но, как я слыхал, ты изучаешь Тору у разведенного раввина, у которого лавка напротив дровяного рынка, и сам собираешься стать раввином?

— Я учился у него, пока не исполнилась годовщина со дня смерти отца, но я хочу стать не раввином, а садовником.

На обратном пути домой Гавриэл думал, что не хочет расхаживать среди людей в поле в одежде городского придурка. Поэтому первым делом, когда он придет домой, ему надо будет отыскать в кладовке сапоги, фуражку и бурку, которые он носил, когда ездил с отцом на ферму в Ландварово[194]. Разгоряченный и посвежевший, он останавливался по дороге, чтобы пощупать кору деревьев и прислушаться к жужжанию телеграфных проводов. Гавриэл не стал скрывать от матери, где был. Он сказал и то, что будет ходить туда каждый день, и попросил дать ему жить на свете. Из-за упрямства матери он отстал на год в университетских занятиях. Теперь он хочет получить практику в огородничестве, а потом будет искать средства, чтобы возобновить учебу в университете. Ешиботником он больше не будет! Басшева знала огородника из Солтанишек и знала, что он не слишком деликатный человек. Однако она помнила, о чем ее намедни предостерегал реб Авром-Аба: «Хотя ваш сын просидел всю зиму над Геморой, он изучал ее без радости. С каждым днем он все больше погружался в отчаяние, как в черную реку. А когда молодой человек учится без охоты, это не годится, совсем не годится. Вам не надо ему больше препятствовать».

Виленчику понравилось, что ученый парень ходит за ним, как телок. Они оба расхаживали по полю, на котором должны были посадить капусту, и щупали руками привезенный из коровников навоз, проверяя, достаточно ли он жирный и не надо ли раскидать по полю еще навоза. После того как поле было вспахано, проборонено и выровнено гладким деревянным валом, Гавриэл показал, какая у него хорошая голова, рассчитав, как надо разделить поле на квадраты и высаживать капусту в углах этих квадратов так, чтобы она росла правильными рядами и ей не было слишком тесно. Хозяин был доволен. Он хлопнул Гавриэла по плечу и воскликнул:

— Где Тора, там и мудрость!

Увидав, что хозяин ведет себя с «паничем» как со своим собственным младшим братом, деревенские девушки начали крутиться рядом с ним, награждая загадочными улыбками.

Пересаживая ростки капусты из теплиц на поле, надо было хорошенько следить, чтобы не пересаживать ростки с почерневшими стебельками. Гавриэл щупал ростки, обнюхивал листья и смотрел на вспаханные поля с таким же наслаждением, как и на этих здоровых девиц. Его все больше опьяняли воздух и солнечный свет. Хотелось побежать и закричать от радости. И когда облака затянули небо и солнце пробивалось сквозь них своими похожими на длинные копья лучами, эти лучи словно обжигали его тело, распаляя в нем желание, любовную лихорадку. Чтобы скрыть вожделение, которое стало заметным на его лице и охватило все его тело, он смотрел в небо и разговаривал с хозяином разумно и обеспокоенно, как взрослый, солидный равный компаньон:

— Если пойдет сильный дождь, стебельки могут загнить.

— В неприятностях нехватки не будет. Когда появятся вредители, белые бабочки-капустницы, придется лазить на карачках между грядками и давить отложенные ими желтые личинки вот так, — показал Виленчик пальцами и сразу же принялся ругать покупателей ранней капусты на рынке. — Ты им даешь круглые кочаны, а они как раз хотят плоские. Лихоманку с кошерными нитками подай им. Ну, твоя мама и твой ребе, разведенный раввин, довольны, что ты работаешь у меня? Люди говорят про разведенного раввина, что он святой человек. Летом я привожу к нему в лавку мои овощи. Не хочу, чтобы он бы на меня в обиде.

— Что вы! Мама и ребе очень довольны! — в страхе воскликнул Гавриэл, испугавшись, как бы огородник не узнал, что он даже не спрашивал ребе, стоит ли ему здесь работать.

Однако опасение обидеть такого святого еврея, как лавочник с улицы Страшуна, не удержало солтанишкинского огородника от того, чтобы есть некошерную пищу. Когда он и молодой Раппопорт закусывали, сидя на перевернутых деревянных ящиках посреди поля, и Гавриэл захотел узнать, кошерна ли колбаса, Годл Виленчик с битком набитым ртом махнул рукой:

— Не спрашивай! Главное — быть компанейским человеком, выпивать и вкусно закусывать. Все остальные тонкости оставь для разведенного раввина, пусть он их соблюдает. Лехаим![195]

Выпив, он высунул язык и положил на него пару свернутых ломтиков некошерной колбасы.

Больше всех остальных девиц, работавших в поле, к молодому Раппопорту приставала та самая, что в первый день шаловливо шлепнула его по щеке широким листом салата. Молодая крестьянка постоянно смотрела на него своими нахальными глазами с голубыми огоньками, как будто чувствовала, что его, образованного городского парня с полудетскими, сладкими, как мед, губами, влечет именно к ней, простой, задорной, смелой, с плотным, тугим телом. Они высаживали в поле ранний картофель, и она нарочно крутилась вокруг, останавливалась рядом с ним с тяжелыми деревянными ящиками с землей из теплиц в руках, чтобы показать, как хорошо пробились ростки с короткими и жесткими корешками. Ставя ящики на землю, она бесстыдно наклонялась и поминутно задевала Гавриэла — то локтем, то коленом. Однажды он оглянулся, не видит ли кто, и схватил молодую крестьянку за ее широкие мужские плечи. Шикса довольно замурлыкала и без слов посмотрела на него насмешливым опытным взглядом в ожидании, что он сразу скажет ей, где и когда хочет с ней встретиться. Но на него вдруг напал страх, и он, как растерянный мальчик, пролепетал, что не надо высаживать картофель слишком рано, потому что его может прихватить первым же морозцем. Парень обрадовался, когда Голд Виленчик позвал его издалека, использовав это как предлог, чтобы сбежать от этой деревенской девки, которая все еще хитро, по-шельмовски улыбалась ему. Пройдя часть пути, он обернулся и увидел, что она все еще смотрит ему вслед серьезно и с любопытством. Гавриэл понял, что, если он попросит об этом, шикса никому не расскажет об их свиданиях. Однако он не мог простить себе того, что был таким застенчивым и робким, как будто Гемора и происхождение мешают ему делать смело и уверенно то же самое, что делают другие парни.

Больше всего он восхищался Годлом Виленчиком за его познания в сфере полевых работ, здоровый образ жизни и смелые речи. Вечерами Гавриэл любил пересказывать матери и сестре простонародные мудрости Годла Виленчика и всегда, подводя итог, говорил, что солтанишкинский огородник нравится ему больше, чем латвийский дядя, потому что последний больше торговец, чем земледелец. Асна по своему обыкновению морщилась из-за того, что ее брат такой слабохарактерный, что каждый может перетянуть его на свою сторону. Еще больше было больно его матери, что ее илуй восхищается простым смертным.

— А этот твой хозяин живет по-еврейски? Он хотя бы молится каждый день и соблюдает законы кошерности? — спрашивала Басшева.