Любить Пабло, ненавидеть Эскобара - Вирхиния Вальехо

– Да что ты говоришь?! Любимая, как ты можешь оставить меня сейчас, когда только вернулась? Вот увидишь, совсем скоро тебе позвонят и с других программ. Как ты будешь жить в Майами, если не умеешь водить машину, а канал наверняка не предоставит тебе водителя? Вот увидишь, они возьмут кубинку! Если ты уедешь, я умру, я способен согласиться на экстрадицию, лишь бы ты могла видеться со мной в тюрьме Майами! Что скажут флоридские газеты, когда узнают, какого несчастного заключенного навещает телезвезда каждое воскресенье? Разразится настоящий скандал, тебя выгонят с канала, депортируют в Колумбию и разлучат нас навсегда! Разве не понимаешь, родная, мы оба проиграем. Вот увидишь, завтра ты уже забудешь о страданиях… С этого момента мы будем очень счастливы, ты никогда ни в чем не будешь нуждаться. Клянусь той, кого люблю больше всего на свете, моей дочерью Мануэлой!

Запланированная часть прогулки на следующий день – единственные за всю жизнь двадцать четыре часа исключительного счастья в Колумбии. Все началось около полудня. За мной заезжает шикарный аппарат, управляемый одним из лучших мотоциклистов мира. Сначала я хватаюсь за его торс обеими руками, как будто приклеенная суперклеем, с распущенными волосами, закрыв глаза от страха. Потом, где-то через час, успокаиваюсь и уже только изредка держусь за его рубашку и ремень, широко раскрыв глаза, созерцая пейзаж, которым он еще ни с кем не успел поделиться.

С холма, покрытого прекрасными лугами и пастбищем, виднеется самое красивое место, созданное Богом на поверхности Земли. Тень дерева средних размеров как раз подходит, чтобы защитить нас от тропического солнца и спрятать от всех. Температура в тот день тоже идеальна, и даже внезапный слабый бриз, напоминающий, что время не остановилось в угоду двум любовникам, не может нам помешать. Здесь почти триста шестьдесят километров равнин, зеленых, как нефритовый бархат. Повсюду виднеются лужицы, в которых поблескивает солнце. Здесь нет ни следа присутствия человека: тропинки, маленького домика, какого-то звука или домашнего животного. Не похоже, что десять тысяч лет цивилизации прошли или вообще когда-либо существовали. Мы вместе изучаем это место, замечая повсюду интересные детали, представляя себе, будто мы в первом дне Создания, как Адам и Ева в земном раю, думая: насколько же беспощадной была судьба этой пары. Я утверждаю: если бог существует, он, должно быть, садист, поскольку проклял человечество, заставив его страдать без необходимости, ожесточил, вынудив эволюционировать. Спрашиваю Пабло: все, что тянется до горизонта, – часть асьенды «Наполес» или новое приобретение? Он улыбается и отвечает: на самом деле это ему не принадлежит. Потом, вглядываясь в горизонт, добавляет, что Бог поручил ему заботиться об этом месте, следить, чтобы оно осталось нетронутым, защищать обитающих здесь животных. Еще немного поразмыслив, Эскобар внезапно спрашивает:

– Ты действительно веришь, что мы прокляты? Думаешь, я родился таким, как Иуда… или, как Гитлер? И как ты можешь быть проклята, ты ведь ангел?

Замечаю, иногда во мне просыпается дьяволица, поэтому у меня с собой игральные кости. Он улыбается – и пока нам в головы не пришла одна и та же грешная мысль, я добавляю: пока мы живем, мы прокляты, и ни одно живое существо на Земле не может избежать подобной судьбы. Глядя на окружающую нас красоту, я произношу:

– Знаешь слова песни «Представь» («Imagine») Джона Леннона? Он, скорее всего, написал ее в один из таких моментов… в похожем месте… но, в отличие от песни, за то, что мы сейчас видим, стоит убить или умереть, правда, Пабло?

– Да, а еще и за это небо… Я должен заботиться о нем. Думаю, с этого момента я уже не смогу часто отсюда выезжать…

Последние слова разрывают мне душу. Чтобы Пабло не догадался об этом, я напоминаю: у него столько паспортов, что он давно мог уехать из Колумбии и жить за границей с новой личностью, как король.

– Зачем, любимая? Здесь я говорю на родном языке, до сих пор отдаю приказы и могу купить почти всех, у меня самый доходный бизнес на свете, я живу в земном раю. Здесь ты со мной, на моей земле, и под моим небом. Где еще я смогу добиться, чтобы самая красивая женщина страны любила меня, как любишь ты, и говорила так, как ты? Где, скажи мне, где, умирая, единственным, что я смогу забрать с Земли в ад, будет совершенный образ трехсот шестидесяти километров равнин, помноженных на триллион триллионов?

Я всего лишь человек, а его нежный, бездонный взгляд мгновенно излечит самое израненное сердце. Тем майским днем все, даже воздух, прозрачно, даже кожа не может ничего скрыть. Восхищенно смотря в небо, я размышляю вслух:

– Знаешь как я назову роман с твоей историей, написанный мной однажды, когда мы уже будем старыми и объездим весь мир? – «Небо проклятых»!

– Ох нет! Какое ужасное название, Вирхиния! Звучит, как греческая трагедия! Не шути со мной, ведь мы работаем над моей биографией.

– Разве ты не понял, любой журналист может написать твою биографию, если постарается. Твоя история, Пабло, – другое дело. Это история разных ипостасей власти, тех, кто управляет страной легким движением руки. Думаю, я могла бы написать ее, потому что знаю всю поднаготную твоего «профсоюза», маленькие тайны парламентских семей… и остальных.

– Почему бы тебе не рассказать мне обо всем этом поподробней в ближайшие дни?

– Что ты дашь мне взамен?

Он еще немного подумал, потом, вздохнув, погладил меня по щеке и произнес:

– Ты станешь свидетелем событий, о которых больше никто не узнает, потому что… если я умру раньше тебя… ты сможешь рассказать много правды. Посмотри вокруг, поскольку ты всегда такая рассеянная и никогда не знаешь, где находишься, могу тебе признаться: все это действительно мое. Дальше, за горизонтом, – тоже. Подступы ко мне закрыты. Сейчас посмотри вверх, что ты видишь?

– Небо… и птицы… там – облако, смотри! Огромный кусок неба, который Бог отдал тебе в защиту, чтобы ты оберегал его…

– Нет, любовь моя. Ты поэт, а я реалист. То, что мы видим вверху, называется воздушное пространство колумбийского правительства! Если я не отменю экстрадицию, это станет проблемой. Полагаю, мне нужно срочно задуматься над приобретением ракет…

– Ракеты? Ты прямо, как Чингисхан, Пабло! Пообещай, что больше ни с кем об этом не заговоришь, а то все подумают, что ты сошел с ума! Ладно… если бы у тебя получилось, ведь с твоими деньгами можно купить все, а со взлетно-посадочной полосой доставить прямо домой, все равно, любимый, думаю, тебе бы это особо не помогло. Насколько я знаю, ракету нельзя перезарядить… Итак, представим, одной или десятью ты сбил все самолеты ВВС, нарушившие твое воздушное пространство, – что ты сделаешь с гринго, которые на следующий день захватят нас, выпустят в тебя сто ракет и не оставят ни атома от рая?

Пабло на минуту умолкает, потом, как бы рассуждая вслух, очень серьезно комментирует:

– Кто-то же должен наконец попасть в стоящую мишень…

– Хватит уже выдумывать, это сумасшествие. Легче и дешевле выйдет заплатить сорока процентам бедных колумбийцев, чтобы они проголосовали за «Пабло-президента» и сокрушили экстрадицию! Хорошо, я стану свидетелем, но чего же и когда?