Фактор Черчилля. Как один человек изменил историю - Борис Джонсон

Черчилль еще раз салютует кистью, и затем, стоя на некотором удалении (так, что Рузвельту приходится наклониться вперед, чтобы произошло соприкосновение), он протягивает свою удивительно длинную руку. Черчилль понимает, как много стоит на кону.

Война, мягко говоря, складывается не очень удачно. Для британских сухопутных войск это была история одного унижения за другим. Они были побиты в Норвегии, вышвырнуты из Франции, изгнаны из Греции – особенно им досадно из-за утраты Крита, который был захвачен уступавшими по численности нацистскими парашютистами. Немецкие массированные бомбардировки Британии уже унесли жизни более чем тридцати тысяч гражданских лиц. Подводные лодки кригсмарине наносят большой ущерб судоходству и рыскают вокруг британских кораблей даже здесь, у побережья Канады.

Недавно Гитлер нарушил свое слово – в который уже раз – и вторгся в Россию. А если падет Россия (это кажется возможным), появится перспектива, что немецкий диктатор станет непререкаемым хозяином континента от Атлантики до Урала. Если так случится, Черчилля вынудят отойти от власти, а Британия, так или иначе, придет к договоренности с фашизмом.

Так что, когда Черчилль протягивает свою элегантную белую руку, он пытается ухватиться за единственный спасательный трос. И все же он никоим образом не выдает своего мрачного положения. Напротив, на его лице внезапно появляется улыбка, ребяческая, неотразимая.

Рузвельт улыбается в ответ. Они очень долго жмут друг другу руки, и никто не хочет отвести ладонь первым. Два следующих дня Черчилль будет продолжать установление доверительных отношений. Мы не знаем в точности, о чем они говорили на этой первой Атлантической конференции – прямом предке НАТО, но Черчилль наверняка сгущал краски. Его задачей было усилить понимание общности судеб и, опираясь на зерно естественной предрасположенности Рузвельта, превратить США из отдаленного симпатизанта в полноценного боевого союзника.

На пути в Канаду Черчилль уже пытался создать соответствующее настроение. Он радостно телеграфировал Рузвельту: «Мы только что отплыли. 27 лет назад в этот день гунны вступили в предшествующую войну. Сейчас мы должны как следует постараться. Двух раз будет достаточно».

Что? Мы?

Два раза?

Эти слова должны были показаться Белому дому несколько бесцеремонными. Никто в Вашингтоне не давал обязательств о вступлении в новую мировую войну, не говоря уже об отправке американских войск.

Черчилль усердно развивает идею двух наций, объединенных языком, идеалами, культурой. Не стоит ли им также иметь общих неприятелей? Утром в воскресенье проходит богослужение. С намеком перемешанные экипажи двух кораблей поют отобранные Черчиллем гимны, которые подчеркивают общее наследие двух преимущественно протестантских наций, объединенных против отвратительного – и в первую очередь языческого – режима. Они исполняют «Вперед, Христовы воины»[78] и «О Господи, защита наша вовеки»[79]. В заключение звучит традиционный призыв о божьей милости для тех, кто выходит на кораблях в море: «Для тех, кто в опасности на море»[80]. Присутствующие британские моряки знают об опасности на море всё.

Несколько месяцев назад они участвовали в преследовании немецких кораблей «Бисмарк» и «Принц Ойген». Люди, поющие сегодня, видели, как линкор «Худ» (тот самый, который начал стрельбу при Оране) взорвался, превратившись в гигантский огненный шар. Они были так близко к месту катастрофы, что им пришлось плыть среди обломков крушения, унесшего жизни 1419 офицеров и матросов. В «Принца Уэльского» также попали снаряды, и были убиты несколько его моряков. На палубах, по которым тогда струилась кровь, теперь стоят столы с куропатками.

В том и состоит послание Британии Америке: мы сражаемся и умираем, но мы-то выдержим, а вы?

Из уважения к обездвиженности Рузвельта оба лидера сидят рядом для песнопения и молитвы, Черчилль надел очки в черной роговой оправе, помогающие ему читать. Сотни людей стоят под гигантскими 14-дюймовыми пушками обреченного судна. Многие чувствуют комок в горле и слезы на глазах. Репортеры говорят друг другу, что являются свидетелями истории.

Наконец саммит завершается. Было принято коммюнике, торжественно названное «Атлантической хартией». Черчилль плывет по неспокойному океану назад в Британию, с собой он везет… а, собственно говоря, что?

Ужасная правда – ее он мастерски пытается скрыть от парламента и общества – состоит в том, что, несмотря на всю его искусную драматургию, ему, по существу, нечего предъявить.

Британский кабинет быстро одобрил «Атлантическую хартию». А американский конгресс не удосужился поглядеть на документ, не говоря уже о его ратификации. Военный атташе Черчилля Ян Джейкоб так отразил настроение тихого уныния, охватившего британскую делегацию на их обратном пути по серой Атлантике: «Ни один американский офицер не проявил малейшей заинтересованности в том, чтобы принять участие в войне на нашей стороне. Все они очаровательные личности, которые, по всей видимости, живут в мире, отличном от нашего».

Эндрю Скивиал, британский чиновник из Стоктона, засвидетельствовал, что он как будто «остался в подвешенном состоянии после завершения всего, со смутным ощущением недовольства». Британцы получили лишь 150 000 старых винтовок для своей кампании, но никаких американских войск – даже намека на возможность этого шага.

Когда мы оглядываемся назад, то кажется невероятным, что США потребовалось так много времени – два года и четыре месяца, – чтобы присоединиться к Британии в войне против Гитлера. На завоеванном континенте уже происходили задержания и убийства евреев, цыган, гомосексуалистов и других неугодных, причем это становилось систематическим.

Нацистская политика расово мотивированных чисток еще не была так широко предана гласности, как впоследствии, но она уже не являлась секретом. Как же американцы могли оставаться в стороне при всей своей чести и совести?

Для ответа на этот вопрос нужно поглядеть на него с другой стороны. Эта война еще не угрожала насущным американским интересам, она велась на далеком континенте. А в памяти еще была жива предшествующая мировая война, ставшая кровавой бойней и позором человеческого рода. Был хоть один политик, который мог убедительно объяснить матерям Канзаса, что их долг – послать сыновей на смерть в Европу? Причем во второй раз?

Начиная с предписаний самого Джорджа Вашингтона руководящим принципом политики США было невмешательство в международные спорные ситуации. Многие американцы все еще негодовали из-за того, что Вудро Вильсон втянул их в Первую мировую войну, немало было и испытывавших скептицизм в отношении Британии, даже враждебных к ней.