Варяги и ворюги - Юлий Дубов

Старик задержался глазами на Иване и Денисе, узнавающе опустил брови, потом перевел взгляд на Адриана.

— Сядь, — прохрипел он и поднял указательный палец на левой руке. Зяма схватил белую тряпицу и обтер старику рот. Рядом с Адрианом мгновенно возник стул.

— Я знаю, зачем ты приехал, — продолжил старик. — Дурак. Болтаешь много. Теперь слушай сюда. Хочешь живым уйти — ляжешь под меня. К тебе всякие сейчас ходить будут. Так всем и отвечай. Хожу, дескать, под Кондратом. И не вздумай Ваньку валять. Вильнешь — сердце вырву. Денис! Подойди. Шепну кой-чего.

Денис неслышно придвинулся к старику и нагнулся. Тот, однако же, шептать не стал, а напротив — повысил голос.

— Забыли все. Законы забыли. В старое время ссученным в бараке по ночам гвозди в уши забивали. А теперь ты по моей зоне королем ходишь. С красными связался. Шестеришь на них. Эх… Отойди. Зяма! Фраеру покажи все. Расскажи, что здесь и как. Объясни. Что честные воры чужого не берут, но и своего не отдают. Про наше воровское слово объясни. А сейчас идите. Устал я. Да! Зяма! Возьми вот пакет, снеси Таранцу и передай на словах, что я велел ему поставить вохру у котельной. А в бараках распорядись — пусть отойдут пока. Ежели охрана не управится, ночью пусть заходят. А так нечего зря кулаками махать.

После первых же слов Зямы Адриан напрочь забыл о своих недавних страхах и даже открыл от изумления рот. Holy shit!

Зона бережно хранила память о своих начальниках. Самый первый с момента основания зоны вошел в историю, как удивительная во всех отношениях личность, считавшая борьбу за исправление заключенных делом всей своей жизни. Для него режим был смыслом существования, и представить себе, что при нем бригадиры — да и вообще кто угодно — смогут раскуривать папироски у вещевого склада, было просто немыслимо. Даже он сам — в любую погоду, — размахивая полами шинели, проходил под специально выстроенный навес, смахивал перчаткой невидимые соринки со скамьи, присаживался и только после этого доставал из внутреннего кармана портсигар. Если в момент его появления под навесом находились заключенные или кто-то из караульных, они вскакивали, пряча в рукавах дымящиеся папиросы, замирали, а потом, подчиняясь ленивому кивку, исчезали, наперегонки хороня окурки в большой красной бочке с песком. Входить под навес, когда там находился начальник, не осмеливался никто. Любые нарушения режима при нем карались нещадно, и кандей не пустовал ни одного дня. Кроме того, у начальника был сверхъестественный нюх на симулянтов, а выявляемых мастырщиков он гноил так, что чуть только не извел на корню.

Но всему на свете приходит конец. Старый начальник заболел и уехал на материк, вместо него прислали нового. Этот любил пожить в свое удовольствие, половину времени проводил вне зоны, мелькая перед глазами районного и областного руководства, гарнизон обложил данью, заставляя бить из боевого оружия оленей и птицу, а трофеи в любую погоду переправлял в виде подарков и подношений на Большую, как он любил выражаться, Землю, тратя на это драгоценное горючее. Именно при нем произошло упомянутое выше разделение бараков по национальному признаку, а режим ослаб до минимально допустимых пределов. Отразилось это и на рационе, потому что начавшееся в районе головы гниение не могло не распространиться на весь организм. Критики начальник не терпел, носителям ее мстил изощренно и жестоко, внутреннее доносительство довел до совершенства. Время от времени, ощущая назревающее недовольство, собирал в клубе весь персонал зоны, включая не занятых в карауле солдат, и доводил подчиненных до полного изнеможения одним и тем же, отпечатанным еще при царе Горохе, докладом про ужасы культа личности и необходимость утверждения ленинских принципов под руководством ленинской же партии. Тем самым под общий развал подводилась неубиенная идеологическая платформа.

Зона запомнила, как менялось отношение к новому руководству. Сперва его появление было встречено всеми — прежде всего заключенными — с энтузиазмом и чуть ли не ликованием. Общее смягчение обстановки в стране, исчезновение былинных сроков не могли не повлиять на настроения даже в местах лишения свободы. И хотя носителями этих стыдливо вольнолюбивых настроений были постоянно поступающие бытовики и шпана, а воровская аристократия, никогда и никому не доверявшая, желала плевать с водокачки на любые политические катаклизмы, как-то само собой вызрело и укоренилось мнение, что жить стало лучше, жить стало веселее. Именно поэтому к новому начальнику народ первоначально повернулся. Года три, а может, и больше, регулярно провозглашаемая им анафема мрачным временам просачивалась за стены клуба и питала население зоны смутными надеждами на послабление режима и нравов. А потом как-то сразу все сообразили, что, по большому счету, ничего не изменилось, не изменяется и не изменится никогда. Да и деятельность руководителя по упрочению своего личного благосостояния на фоне общего распада раздражала безмерно.

На долю полковника Таранца достались уже совсем тяжелые времена. В первую очередь, эти времена повлияли на питание заключенных, потом постепенно стали срезаться рационы для гарнизона. Немедленно же обнищала каптерка — дошло до того, что вновь прибывающих стало просто не во что одевать и обувать. А дальше все посыпалось просто как карточный домик — потекли крыши в бараках, провалились настеленные все при том же царе Горохе полы. Наступила очередь двухъярусных нар, которые были частично демонтированы, чтобы хоть как-то заткнуть дыры над головой. Дольше всего держалась производственная часть, но и она стала капитулировать перед всеобщей разрухой — не менее трети станков навеки замолчали из-за нехватки запасных частей, а остальные больше ремонтировались, чем работали. Оборудование, как говорится, выработало свой ресурс. К тому же спросить за весь этот развал было совершенно не с кого, потому что на каждую отвалившуюся щепку была приготовлена заблаговременно написанная докладная, сигнализировавшая об очередном бедствии. Сводные справки по всей этой макулатуре регулярно направлялись руководством куда-то наверх, где и погибали в пыли и неразберихе вышестоящих канцелярий. Несколько раз сверху спускались невразумительные писульки, смысл которых состоял в том, что производственные планы надлежит выполнять, а заключенных следует содержать в условиях, определенных инструкциями. Если же этому препятствуют временно возникающие трудности, то решать их следует на местах — своими силами и хозспособом, — не обременяя высокое руководство всякими неумными требованиями.

Конечно же, полковник Таранец мог особо не утруждать себя и просто-напросто спустить эти писульки уровнем ниже, пообещав лично проверить, как произведено исполнение. И какое-то время он, набивший в прошлом руку на бюрократических технологиях, так и поступал — спускал, обещал проверить и проверял. Но при этом полковник Таранец, как и вышестоящее руководство, прекрасно понимал, что всего лишь умножил популяцию входящих и исходящих, ничего по существу не решив. Да еще и переопределил список крайних.

Крайние же, которыми неожиданно оказалось все зонное руководство, к этому подарку отнеслись без восторга. За плечами у каждого из них стояла какая-никакая, а биография, особых черных пятен в ней не наблюдалось, и отвечать за обвалившийся на головы зэкам барак, либо же за то, что заезжий чмырь из Москвы увидит на плацу голых заключенных, не хотелось никому. Именно поэтому идея спустить ответственность еще ниже немедленно овладела руководящими массами.