И повсюду тлеют пожары - Селеста Инг

* * *

Пёрл ушла в школу, а Лекси провела в доме на Уинслоу все утро. Лежала поперек матраса, временами задремывала и спала, когда Мия вернулась из ресторана с двумя пенопластовыми контейнерами остатков лапши и новой идеей. В два часа дня, когда зазвонил телефон, который наконец и разбудил Лекси, Мия сидела за столом и карандашом набрасывала что-то на бумажке.

– Я понимаю, Биби, – говорила Мия, когда Лекси вышла в гостиную. – Но надо держать себя в руках. На суде будет еще хуже. Это только вершина айсберга. – Она глянула на Лекси и снова заговорила в телефон: – Все будет хорошо. Вдохни поглубже. Я тебе позвоню.

– Это что – мать… Мирабелл? – спросила Лекси, когда Мия повесила трубку. Неловко, но Лекси не вспомнила, как ребенка звали от рождения.

– Она моя подруга. – Мия снова села за стол, и Лекси подтащила стул поближе. – В газете сегодня была статья – не очень по-доброму про нее написали. Намекали, что она негодная мать. – Мия глянула на Лекси: – Может, ты уже знаешь. Раз твой отец представляет Маккалла.

Лекси вспыхнула. Ее отец в последнее время был очень занят, допоздна засиживался на работе, готовился к стремительно надвигавшимся слушаниям, но и она сама была занята – Брайан, колледж, клиника и все, что клинике предшествовало, – и особо не вникала.

– Я ничего не знала, – чопорно ответила Лекси. И затем: – А она что? Правда негодная мать?

Мия взяла карандаш и снова занялась наброском. Сеть, подумала Лекси; или нет, пожалуй, клетка.

– Прежде – может быть. Она попала в трудную ситуацию.

– Но она бросила ребенка. – Это Лекси не раз слышала от матери – та твердила так миссис Маккалла по телефону, едва речь заходила о деле, – и тезис въелся в мозг фактом.

– Мне кажется, она старалась поступить, как лучше для ребенка. Она понимала, что не справляется. – Мия нацарапала что-то в углу рисунка. – Вопрос в том, изменилось ли что-нибудь. Надо ли дать ей еще один шанс.

– И вы считаете, что надо?

Мия помолчала. А потом ответила:

– Почти все заслуживают больше одного шанса. Мы все временами делаем то, о чем жалеем. Приходится нести это с собой.

Лекси притихла. Рука ее невольно подползла к животу, где уже расцветала боль.

– Мне, наверное, пора домой, – после паузы сказала Лекси. – Уроки почти закончились, и мама, наверное, уже вернулась.

Мия смахнула со стола крошки ластика и встала.

– Ты готова? – спросила она нежно, и у Лекси внутри все заныло.

– Нет, – откликнулась она. И нервно хихикнула. – Но когда я буду готова? – И тоже поднялась. – Спасибо за… ну… Спасибо.

– Ты ей расскажешь? – спросила Мия, когда Лекси начала собираться.

Лекси поразмыслила.

– Не знаю, – ответила она. – Может быть. Не сейчас. Но, может, потом.

Она выудила из кармана ключи от машины и взяла сумку. Под сумкой лежала розовая выписка из клиники. Лекси помялась, скомкала ее, бросила в мусорную корзину и ушла.

Мия не ошиблась: до слушаний по делу об опеке вышла целая серия материалов – в печати и по телевидению – о том, насколько Биби Чжоу годится быть матерью. Одни изображали ее трудолюбивой иммигранткой, которая приехала в поисках лучшей доли и была побеждена – временно, твердила ее группа поддержки – обстоятельствами и шансами не в свою пользу. Другие были не так добры: Биби нестабильна, ненадежна, наихудший образчик матери. В последнюю неделю марта, когда начались слушания, на ступенях суда толпились настоящие журналисты вперемешку с таблоидными репортерами, и все пускали слюну, предвкушая объедки, которые им выбросят в ходе дачи показаний.

Как и все суды по семейным делам, слушания проходили в закрытом режиме, и в новости просачивались только сенсации и упрощенчество, примитивные аргументы за ту или иную сторону. Лишь те, кто был в зале, – Маккалла, их адвокат, мистер Ричардсон, Эд Лим, Биби и судья – узнали о произошедшем во всей его неряшливой сложности.

А оно, произошедшее, было сложное. Неделю мистер Ричардсон и Эд Лим жонглировали ужасно неловкой, мучительно неторопливой, болезненно интимной историей: один выдвигал аргументы в пользу своего клиента, другой мастерски подхватывал их и ловко переворачивал с ног на голову.

* * *

Когда девочку нашли, она явно недоедала. Родничок был утоплен в череп – верный признак обезвоживания, а ребра и позвонки проступали под кожей, как бусины на леске. В два месяца ребенок весил лишь восемь фунтов.

(Но ребенок не желал брать грудь. Биби пыталась снова и снова, пока не потрескались и не закровоточили соски. Она плакала – грудь полна молока, которым никак не накормить ребенка, младенец вопит у нее на руках, яростно отворачивает личико, и от детского плача розовое молоко хлестало из сосков и текло на колени. После двух недель такой жизни молоко у Биби пропало. Последние семь долларов она потратила на молочную смесь, после чего кошелек опустел – не считая фальшивой купюры в миллион долларов, которую ей подарили на работе – на удачу.)

Судя по сильнейшей опрелости, ребенок проводил в грязных подгузниках часы – а то и дни – кряду.

(Но у Биби не было денег на подгузники. Не забывайте, она последние семь долларов потратила на молочную смесь. Она очень старалась. Снимала грязные подгузники, отчищала как могла, снова застегивала на поясе дочери. Втирала вазелин – больше ничего не было – в воспаленные красные пятна, расцветшие на младенческих ягодицах.)

Соседи слышали, как ребенок вопил часами. “Весь день, всю ночь, – говорила соседка из 3Б. – Кричит, когда утром иду на работу. Кричит, когда прихожу с работы вечером”. Соседка подумывала вызвать полицию, но не хотела вмешиваться. “Я в чужие дела не лезу”.

(Но и Биби плакала. Да, ложилась и рыдала, иногда клала ребенка на грудь, лихорадочно гладила девочку по спине и волосам, а иногда одна, на полу возле ящика из комода, что служил кроваткой, и ребенок верещал вместе с ней, и голоса их устремлялись ввысь в душераздирающей гармонии.)

За полтора месяца своего бурного материнства Би-би ни разу не обратилась за помощью к психологу или врачу.

(А должна была, это правда. Но она не знала, куда обратиться. Английский у нее в лучшем случае средненький; умение понимать прочитанное минимально. Она не знала, где найти соцработника, который мог бы помочь; не знала даже, что такие на свете бывают. Не умела подать заявление на пособие по безработице. Не знала, что есть такая возможность. Она опускала взгляд и не видела страховочной сетки – только лес небоскребов, что вздымались иглами и грозили ее пропороть. Можно ли упрекать ее за то, что она, неудержимо падая, пристроила дочь на безопасный карниз?)

Биби оставила ребенка рано утром 5 января 1997 года на пожарной станции на Кинсмен-роуд. В ту ночь температура упала до тридцати одного градуса. С учетом ветра – до семнадцати[51]. В полтретьего ночи, когда пожарные открыли дверь и обнаружили ребенка в картонной коробке, только-только начался снег и все вокруг обросло серебристой кристаллической пылью.