И повсюду тлеют пожары - Селеста Инг

– Спасибо.

– Можешь оставаться сколько нужно. Но я думаю, завтра ты будешь готова вернуться домой.

Лекси медленно повертела кружку в ладонях.

– А потом?

– А потом сама решишь, что делать. Кому рассказать.

Мия шагнула к двери, но Лекси в панике схватила ее за руку.

– Подождите, – сказала она. – Вы считаете, я крупно ошиблась? – Она тяжело сглотнула. – Вы считаете, я ужасная?

Прежде она толком и не задумывалась про Мию, но внезапно стало очень важно узнать, осуждает ли та Лекси. Перед лицом ее доброты Лекси не снесет ее осуждения.

– Ой, Лекси. – Мия села, не отпуская ее руки. – Ты попала в очень трудную ситуацию. Никому не пожелаешь.

– Но вдруг я поступила неправильно? – Лекси умолкла, закрыла глаза, попыталась вновь нащупать эту искру жизни, что прежде кувыркалась внутри и ощущалась так ясно. – Может, стоило его оставить. Сказать Брайану. Мы бы что-нибудь придумали.

– Ты была готова стать хорошей матерью? – спросила Мия. – Какой хочешь быть? Какую заслуживает ребенок?

Они посидели молча. На руке Лекси лежала теплая ладонь Мии. Лекси неодолимо захотелось положить голову Мие на плечо, и спустя миг она так и сделала. И впервые задумалась, каково это – расти как Пёрл, быть дочерью Мии, проживать такую жизнь. От этой мысли немножко закружилась голова.

– Ты всегда будешь об этом грустить, – тихо сказала Мия. – Но это не значит, что выбор был неверен. Просто тебе придется нести его с собой всю жизнь.

Она мягко посадила Лекси, погладила по плечу и наклонилась за пустой кружкой.

– Но вы считаете, выбор был неверен? – не отступила Лекси. Уж Мия-то наверняка знает.

Та постояла, положив ладонь на дверную ручку.

– Я не знаю, Лекси, – ответила она. – Только ты знаешь.

Дверь за ней тихонько затворилась.

* * *

Когда Лекси открыла глаза, было раннее утро. Вокруг ни души, но кто-то выключил лампу и поставил у матраса стакан воды.

Пёрл в кухне ела хлопья.

– Выглядишь получше, – сообщила она. – Ты как?

– Постепенно. – Лекси осторожно опустилась на стул напротив Пёрл. – А твоя мама где?

– У вас. Пошла прибираться пораньше. У нее обеденная смена в ресторане.

Пёрл внезапно вспомнила позицию Лекси по делу Маккалла и решила не говорить, отчего у матери сегодня такое странное расписание: у Биби встреча с адвокатом, она готовится к слушаниям – осталось меньше двух недель – и попросила Мию подменить ее на работе. Пёрл подтолкнула к Лекси коробку с хлопьями, и та наклонила коробку, взяла горсть.

– Она спала на полу?

– Со мной.

– Извини.

Пёрл пожала плечами:

– Ничего. Мы привыкли. Иногда две кровати некуда ставить. – Она пихнула по столу миску. – Не ешь из коробки, высыпь себе. Во ненормальная.

Лекси как будто стала гораздо младше, и Пёрл не понимала, в чем дело: утренний свет, бледно-желтый и мягкий, или сама Лекси – без макияжа, распущенные волосы обрамляют лицо, – или странность этой минуты, и Лекси за завтраком у Пёрл в кухне, и все, что они пережили накануне.

– Твоя мама вчера была ко мне очень добра. – Лекси помешала хлопья в миске.

– Мама вообще добрая, – сказала Пёрл не без гордости.

– Мне всегда казалось, что я ей не нравлюсь.

– Ну-у. – Пёрл задумалась. У нее тоже сложилось такое впечатление, но, похоже, что-то переменилось. – Вы же толком не были знакомы.

– Думаешь, теперь я ей нравлюсь? – после паузы спросила Лекси.

– Не исключено, – ухмыльнулась Пёрл, и Лекси встала, обхватила ее руками и поцеловала в щеку.

Ночью они легли в узкую кровать Пёрл, и Мия протянула руку, погладила дочь по спине – годами этого не делала. С маленькой Пёрл она часто спала в одной постели: проще найти один матрас, чем два, само собой, но вдобавок это так утешительно – лежать близко-близко, как зверьки, что зарылись поглубже в норку. Пёрл росла, спать в одной постели становилось все неудобнее, и такого уже давно не бывало.

– Бедная Лекси, – пробормотала Мия. – Как же ей тяжко. – Надо кое-что сказать, понимала она, но не знала как и спустя миг заговорила как придется: – А ты… ты же… – Пауза. – Мы с тобой никогда об этом не говорили.

Пёрл отодвинулась и резко перевернулась на спину.

– Господи, мам. Давай не будем.

– Я просто хочу убедиться, что ты умеешь беречься. – Мия потерла царапину на ногте. Порезалась накануне за работой. – Я знаю, что вы со Сплином очень близки.

Пёрл рядом застыла всем телом – и так же внезапно ее отпустило.

– Мам, – сказала Пёрл. – Мы со Сплином просто друзья.

– Но, может, однажды ты захочешь большего. Я знаю, каково это…

Мия осеклась. Я не знаю, вдруг сообразила она; я не знаю, каково это, вообще без понятия. В юности у Мии было полно друзей, мальчиков в том числе, – но не бывало такой тесной дружбы, как у дочери и Сплина. Эти двое постоянно вместе; друг за друга заканчивают фразы, говорят на своем личном шуточном наречии и сыплют цитатами, которых Мия толком не улавливает. Не раз она видела, как Пёрл беспечно склонялась к Сплину и поправляла ему воротник; на днях заметила, как Сплин вынул у Пёрл из волос листик – с нежностью, с любовью даже: иначе это не назвать. Но с Мией такого не случалось – ни в юности, ни в художественной школе, ни после. Сейчас до нее дошло, что она никогда не видела мужчину голым – разве только брата в детстве. Никогда ни к кому не прикасалась – у нее не было этого тепла, этого электрического разряда от чужой близости. Все это ей дарило только искусство – и, конечно, Пёрл. Ничего полезного я ей сообщить не могу, подумала Мия, и между ними заклубилось молчание.

– Мам. – В темноте Мия не поняла, серьезна Пёрл или улыбается. – Не парься. Честно. Между нами со Сплином ничего нет. – Она перекатилась на бок, отвернулась от Мии, и голос ее заглушила подушка. – И у меня высший балл по ОБЖ. Я все знаю, что нужно знать.

Это же правда, сказала себе Пёрл; я не солгала ни единым словом. Умолчание, решила она, – не вполне ложь. Мия снова стала гладить ее по спине – эта ласка в детстве говорила Пёрл, что она не одна, что мама рядом, а значит, все будет хорошо. И, как и в детстве, это усыпило ее почти мгновенно.

Когда Пёрл тихонько засопела, Мия не убрала руку, будто она скульптор и лепит дочери лопатки. Под ладонью слабо-слабо билось сердце Пёрл. Дочь уже давно не подпускала Мию так близко. Родители, думала Мия, учатся выживать, все реже и реже касаясь детей. В младенчестве Пёрл цеплялась за мать; Мия носила ее в слинге, потому что, едва ставила на пол, Пёрл плакала. Почти весь день, минута за минутой, они прижимались друг к другу. Пёрл росла и все равно цеплялась сначала за материну ногу, потом за талию, потом за руку, будто что-то впитывала из матери через кожу. Даже если у Пёрл была своя постель, среди ночи она часто заползала к Мие и зарывалась под старое лоскутное покрывало, и поутру они просыпались, перепутавшись, – рука Мии застряла под головой Пёрл, ноги Пёрл поперек живота Мии. Став подростком, Пёрл ласкалась все реже – чмокала в щеку, одной рукой неохотно приобнимала, – и тем драгоценнее были эти ласки. Так уж оно устроено, говорила Мия себе, – но до чего же это трудно. Нечаянное объятие, голова на миг склонилась к твоему плечу, а тебе-то больше всего на свете охота прижать их к себе и держать крепко-крепко, чтобы вы срослись и никогда не расставались. Все равно что приучать себя жить на одном запахе яблока, когда охота лишь сожрать его, вонзить в него зубы и поглотить, прямо с косточками и черенком.