Проклятие Лермонтова - Лин фон Паль

Счастливый путь, господин Лермонтов!

Между прочим, несостоявшийся сослуживец Лермонтова из того самого Тенгинского полка, в который поэт в 1841 году так и не доехал, М. Ф. Федоров, автор «Походных записок на Кавказе с 1835 по 1842 год», отреагировал на смерть Лермонтова примерно так же, как император:

«Штаб полка возвратился на постоянные квартиры в Черноморию для приготовления к экспедиции, и я, из тенгинцев, остался в Анапе один, считаясь во временной командировке при коменданте. По выступлении штаба полка, в Анапе прошли слухи о смерти М. Ю. Лермонтова, поэтические сочинения которого приводили меня в восторг. Мне всегда хотелось видеть эту замечательную личность, чтобы сравнить черты его лица с чертами лиц В. А. Жуковского и А. С. Пушкина, глубоко врезавшимися в моей памяти, но не суждено было исполниться этому желанию. Рассказы же о его физиономии были до того неопределительны, что, по словам одних, он был брюнет, а другие уверяли, что он – блондин. По письмам из Пятигорска известно было только, что он убит майором Ник. Солом. Мартыновым, 15-го июля, на дуэли, при секундантах: титулярном советнике князе Васильчикове и корнете Глебове; а пистолетами для дуэли прислужился ему родственник его, лейб-гвардии гусарского полка поручик Столыпин. Несмотря на то что дуэль была при свидетелях, подробности о ней чрезвычайно разнообразны. Одни говорят, что Лермонтов получил рану в правый бок навылет, упал, не успев выстрелить; другие говорят, напротив, что Лермонтов выстрелил первый, и выстрелил вверх. Мартынов будто бы сказал на это: „я не пришел с тобой шутить“, – и сделал выстрел, но пистолет осекся по случаю дождя. Он вновь насыпал на полку порох и вторым выстрелом, попав в грудь, положил Лермонтова на месте. Дуэль была во время сильной грозы, без медика на случай раны; убитый, а может быть еще живой, Лермонтов, говорят, оставался без пособия часа три на месте; что барьер был отмерен на покатости горы, и Лермонтов стоял выше Мартынова, – одним словом, все обвиняют секундантов, которые, если не могли отклонить дуэли, могли бы отложить, когда пройдет гроза. Впрочем, время объяснит сущность дела; а нам теперь остается только сожалеть об эгоистах, жертвующих полезною своею жизнью не отечеству, а своему самолюбию…»

А в Пятигорске ходили страшные слухи. Первый, и главный: Мартынов знал, что Лермонтов стрелять не будет, потому и убил его, и целился долго – чтобы наверняка. У тюрьмы, куда посадили Мартынова, стал даже собираться народ и требовать расправы. Насилу удалось успокоить.

Другая партия кляла Лермонтова и жалела Мартынова. Пропал Мартынов ни за что, этот ядовитый дьявол сам вынудил его стрелять. Доводил его с начала лета, чтобы тот не смог стерпеть обиду, хотел выставить на смех, заставить вызвать на поединок, самому стрельнуть в сторону, как сделал с Барантом, и посмотреть, сможет ли тот спустить курок, прицелившись в школьного товарища. Сам виноват – заигрался и невиновного погубил. Эти обвиняли во всем Лермонтова.

Третья партия пустила рассуждение, что Лермонтов – литератор, а они все самоубийцы. И Лермонтов под пулю подставился, потому что ему жить надоело. Эти ссылались на стихи, которые успел издать поэт. И на Печорина – а куда ж без него? Только в реальности вместо мальчишки Грушницкого попался ему майор в отставке. И одним выстрелом избавил мир от «лишнего человека». Подошел вплотную и выстрелил в сердце, если оно у покойного было.

Никто толком не знал, что случилось у Перкальской скалы, но все предлагали свои версии и ссылались на очевидцев. А очевидцы теперь и сами не знали, что они видели и что слышали. Одни говорили, что убили его еще до грозы, и земля под телом была совсем сухая, иначе бы кровь ливнем смыло. Другие говорили, что стрелялись в самую грозу, и, когда гром загремел, тогда и выстрел грохнул. Третьи говорили, что стрелялись после ливня, когда была передышка в грозе. Некоторые даже выстрелы слышали, и кто говорил, что выстрел был один, а кто – что их было два, один за другим.

Секундантов называли самых разных. В Глебове были уверены все, он сам сдался. Васильчикова жалели, потому что он тянул жребий, и жребий на него пал. Сразу пошли слухи, что видели Трубецкого, Столыпина, который покойному друг и родственник, Дорохова, который известный дуэлянт, и молодого Бенкендорфа, и все к этой скале ехали. Но путались со временем. Трубецкого, Столыпина и Васильчикова видели, когда должен был начаться обед у Голицына, они были приглашены. Но если стрелялись до или во время грозы, то они должны уже были находиться на месте дуэли. Вот если в передышку грозовую, то могли бы успеть. Называли еще фамилии, и если всех сосчитать, то в секунданты можно бы записать половину Пятигорска.

Путались и с тем, как Лермонтов умирал – сразу или через несколько часов. Одни верили князю Васильчикову, что упал и сразу умер. Другие сомневались: зачем тогда Глебов сидел и голову его держал на коленях? И если был живой, почему сразу его не повезли от скалы? Вроде туда Глебов приехал на дрожках Мартынова? Зачем стали в городе искать телегу?

Когда, спустя годы, Мартьянов стал расспрашивать пятигорского слугу Лермонтова Христофора Саникидзе – очевидца хотя бы потому, что тот вез Лермонтова от проклятой скалы в город, – Саникидзе сказал, что Лермонтов умер совсем не сразу, как все говорят, и был жив, когда его положили на телегу. А умер он пока его везли. И сначала привезли к коменданту, а тот приказал везти на гауптвахту, а когда привезли на гауптвахту, оказалось, что уже не дышит, и велели везти в церковь, а в церкви сказали, чтобы везли на квартиру. И так возили несколько часов под дождем, а когда на квартиру пришел доктор, так чтоб только удостовериться, что он помер. И к тому времени руки у него закостенели, пришлось накрывать простынкой, а челюсть отпала, и пытались закрыть, да не могли, а глаза много раз закрывали, а они всё открывались.

Ходил в городе и совсем жуткий рассказ. Что тело долго от этой скалы не решались забрать, что оставалось оно там и на следующий день. А жара стояла невыносимая, и после грозы все сразу же высохло. И труп лежал на этой жаре и стал от жары распухать. Только тогда его и забрали. Страшный был труп, доктор сначала даже осматривать не хотел. Смердеть уже начал. Все знали, что убитого привезли поздно вечером, но почему-то верили также и в тело, брошенное на солнцепеке без всякого присмотра.

Слухи ходили сбивчивые, но в одном пятигорское общество было уверено: гроза, которая разразилась тогда над горами, была не случайной. Вот только какой знак подавала эта гроза – об этом думали все по-разному. Некоторые – эти были в меньшинстве – говорили, что Бог его отметил как гения. И ссылались на небесные стихи. Их действительно были единицы. Отмеченный небом гений – это толкование появится даже не через десять, а лет через двадцать. Другие – их было много – думали, что знак был, но так Сатана его отметил, и тоже ссылались на стихи, но больше – на злой язык. И на безбожный роман. И небо его покарало, использовав Мартынова как орудие. Тех, кто грозе не придавал никакого мистического значения, было немного. Но и они грозу отметили: стреляться в грозу с ливнем глупо, надо было ее переждать.

Последние обвиняли секундантов в непредусмотрительности: приготовились к поединку как к пикнику, закупили вина, еды, набили снедью корзины, а позаботиться о надежном экипаже, о враче даже не подумали. Мальчишки!