Люси Салливан выходит замуж - Мэриан Кайз

И он был прав. Особенно если вспомнить, что «все, что у меня есть» — это очень немного.

— И все же я не могу закрыть на это глаза, — вздохнула я. — Я бы хотела по крайней мере раздать мелочь.

— Ну, тогда дай ее кому-нибудь одному, — предложил Гас.

— Ты думаешь, так будет лучше?

— Если ты начнешь раздавать по монетке всем бездомным Кэмдена, то к тому времени, когда ты закончишь, паб, куда я тебя веду, наверняка уже закроется. Поэтому — да, я думаю, будет лучше, если ты всю мелочь отдашь кому-нибудь одному, — добродушно пояснил свою позицию Гас.

— Гас! Как ты можешь быть таким бессердечным? — воскликнула я.

— Потому что у меня нет другого выбора. У нас у всех нет другого выбора.

— Ну ладно, так кому мне дать денег?

— Кому угодно.

— Кому угодно?

— Вообще-то правильнее будет, если ты дашь их по-настоящему худому, бездомному человеку. Не стоит пытаться вручить их тем, кто сидит в барах или ресторанах.

— Хорошо, — решилась я наконец. — Я дам их вон тому парню.

— Нет, нет, Люси! — Гас схватил меня за руку. — Любому другому человеку, только не этому мерзавцу.

— Ты шутишь? — спросила я, не зная, как понимать его.

— Не шучу, — ответил Гас. — Любой другой человек во всем Кэмдене будет более достоин твоих денег, но только не он. Он и его братья — настоящие пройдохи. И он даже не бездомный — у него есть муниципальное жилье в Кентиш-тауне.

— Откуда ты все это знаешь? — заинтригованная, спросила я, по-прежнему не зная, верить ему или нет.

— Просто знаю, — невразумительно ответил Гас.

— Ну а как насчет вон того человека? — Я указала на другого бедолагу, сидящего в дверях подъезда.

— Этому можно.

— Он не мерзавец? — спросила я.

— Ничего плохого я о нем не слышал.

— А его братья?

— И о них мне известно только хорошее.

Я рассталась со своей жалкой горстью монет, и мы с Гасом перешли через дорогу и вошли в ярко освещенный, теплый, шумный паб. Он был буквально набит людьми, которые пили, говорили и смеялись. Было похоже, что Гас знал здесь всех и каждого. В углу играли три музыканта: мужчина — на боране, женщина — на свистульке и некто неопределенной половой принадлежности — на скрипке. Я узнала мелодию — это была одна из любимых песен моего папы. И все вокруг говорили с ирландским акцентом.

Мне казалось, что я попала домой.

— Садись сюда, — указал мне Гас на какой-то бочонок, к которому мы пробились сквозь толпы краснолицых улыбающихся людей. — А я быстренько слетаю за выпивкой.

Его не было целую вечность. Я ждала его, взгромоздившись на неудобный бочонок, ободок которого впивался мне в зад. «Который сейчас час?» — гадала я. По моим ощущениям, время уже давно перевалило за одиннадцать, но бармены продолжали обслуживать клиентов. И тут меня осенило: наверное, это нелегальное заведение, одно из тех, которые частенько вызывали у моего отца приступы ностальгии. Я затрепетала от восторга.

Часов у меня не было. Не было их и у женщины, сидящей неподалеку, равно как и у ее друзей и знакомых в нашей половине паба. Но она настояла на том, чтобы пробиться сквозь плотные ряды посетителей и найти кого-то из ее знакомых в другом конце паба, у которого часы, по всеобщему мнению, были. Немного погодя она вернулась с нужной мне информацией:

— Без двадцати двенадцать.

— Спасибо, — поблагодарила я ее за хлопоты. Значит, здесь действительно не закрывали в одиннадцать, как положено! Вот это здорово!

Смело, опасно, декадентски.

Вероятно, со стороны Гаса было не очень хорошо бросать меня здесь в одиночестве, подвергая риску быть арестованной, но мне было все равно. Я чувствовала себя дикой и свободной, живущей полной жизнью.

Наконец пришел Гас с нашими кружками и стаканами.

— Извини, что я так задержался, Люси, — тут же попросил он прощения. — Я встретил парочку старых знакомых и…

— Хорошо, хорошо, — перебила его я и слезла с бочонка. Мне слишком хотелось поговорить о нашем противозаконном поведении, чтобы выслушивать его извинения. — Гас, а ты насчет полиции не беспокоишься? — выдохнула я с круглыми от восторженного ужаса глазами.

— Нет, — удивился он. — Пусть полиция сама о себе беспокоится.

— Да нет же, — хихикнула я. — Я хотела сказать, не боишься ли ты, что они нас арестуют?

Он принялся лихорадочно ощупывать свои карманы, потом вздохнул с облегчением и сказал:

— Нет, в данный момент я этого не боюсь.

Он не воспринимал мои слова серьезно, и это разозлило меня.

— Хватит шутить, Гас! Ведь они могут нагрянуть сюда, всех избить и арестовать.

— Зачем им это делать? — удивился Гас. — Разве недостаточно им людей на улицах, чтобы арестовывать их в каких угодно количествах?

— А что, если они услышат музыку? — раздражалась я все больше от его непонятливости — наигранной или искренней. — Что, если они догадаются, что мы здесь пьем, а времени уже почти двенадцать часов?

— Но мы же не делаем ничего плохого, — сказал Гас и, подумав, добавил: — Хотя, надо заметить, в прошлом полицию это не останавливало.

— Как это — не делаем ничего плохого? Мы же нарушаем закон: пьем после одиннадцати!

— А, нет, не волнуйся, закон мы не нарушаем, — засмеялся Гас.

— Нарушаем!

— Люси, Люси, послушай меня: у этого паба есть специальное разрешение торговать спиртным до полуночи. Поэтому мы не преступники!

— О-о. — Я была крайне разочарована. — То есть ты говоришь, что все, что мы здесь делаем, абсолютно легально? — подавленно уточнила я.

— Да, Люси, разумеется. Надеюсь, ты не думала, что я привел тебя в такое место, где у тебя могут возникнуть проблемы?

— Ну… э-э, понимаешь… я только подумала…

А потом мы с Гасом поехали ко мне. Нам не пришлось ни о чем договариваться, мяться в нерешительности и краснеть от неловкости. Это получилось само собой, как будто иначе и быть не могло: выйдя из бара после того, как Гас поздоровался и попрощался со всеми своими знакомыми, мы просто вместе поймали такси и поехали на Ладброук-Гроув.

Гас не предлагал поехать к нему, а мне это тоже не пришло в голову. И ничего странного в этой ситуации я тогда не увидела.

В четверг безбрежный горизонт моего счастья омрачали только два облачка.

Во-первых, стало известно, что Хэтти подала заявление об увольнении. И это огорчило меня. Не только потому, что она была единственной из нас четверых в офисе, кто действительно работал, но и потому, что я привязалась к ней. А еще я ненавидела перемены и с тревогой гадала, кто придет на ее место.