В тишине твоих шагов - Елена Соколова

— Вот!

И мы звонко чокнулись бокалами.

Прошло около часа с момента его ухода. Я беспокойно поглядывала на часы, каждый раз порываясь встать, но Катя с Артемом оживленно болтали, обмениваясь мыслями о ходе расследования, и призывали меня успокоиться. Пицца была наполовину съедена, вино выпито. Вода с потолка больше не капала.

Я решительно встала.

— Действительно, что-то он задержался, — согласилась Катя, соскакивая с места, и последовала за мной.

В подъезде было темно и жутко. Мы поднялись на этаж выше. Дверь в квартиру Домового была не заперта. Толкнув ее ногой, я вошла.

В коридоре ужасно воняло сыростью, пол был наспех протерт старыми тряпками, валявшимися грудой в углу. На вешалке висели вещи советских времен, от них страшно несло махоркой. Я поёжилась.

Артем догнал нас и, с шумом выдохнув, остановился рядом. Из кухни доносились голоса. Я прошла по коридору, стараясь не касаться жутких стен с грязными, наполовину оторванными, обоями. Катя зацепилась плечом за огромный сломанный зонтик в прихожей и выругалась. Артем помог ей освободиться.

Возле кухни мне в нос ударил запах кислых щей и грязных носков. Дверь была распахнута.

Они сидели за старым шатающимся столом без скатерти на видавших виды трехногих табуретках: Петрович в рваном халате, но чисто выбритый и с копной шелковистых рыжих волос на голове, и совершенно счастливый Тимофеев, с босыми ногами, в джинсах, закатанных до колена, и мокрой футболке. Похоже, он помогал Домовому устранять последствия потопа.

На столе гордо стояла почти опустошенная бутылка водки, две рюмки, трехлитровая банка с квашеной капустой, открытые консервы с килькой в томатном соусе и пара вилок. В руках Тимофеева торчала горбушка черного хлеба.

— За любовь! — радостно провозгласил Петрович.

— За любовь, — заплетающимся голосом повторил Тимофеев и опустошил свою рюмку, не поморщившись.

Макнув краюху хлеба в консервы, он отгрыз от нее кусок и с довольным видом проглотил. Над его губами остались усы из томатного соуса.

— Уууу, — произнесла Катя из-за моего плеча.

Петрович подскочил на табуретке от неожиданности. Тимофеев проследил за его взглядом и, увидев нас, умилительно промычал:

— О, Сашенька…

— Сашуууля, — расплываясь в улыбке, подхватил сосед.

Итак, нужно признаться: Тимофеева постигла та же участь, что и всех предыдущих моих «спасателей». Он попал под очарование загадочного одинокого алкаша, похожего на Джигурду.

— Вызову-ка я нам такси, — произнес Артем, озадаченно почесав затылок, и подхватил попытавшегося встать брата под руку.

Надо сказать, что с координацией у Тимофеева-старшего почти не было проблем. Он сердечно распрощался с Петровичем, обнявшись, поцеловавшись троекратно, и пообещал больше того не заливать и не топить. Катя схватилась за голову, пытаясь не заржать.

Я спустилась к себе в квартиру, не сказав ни слова, и сразу прошла на кухню. Веселая компания ввалилась в квартиру за мной следом. Налив стакан воды, я поставила кувшин и медленно повернулась к ним. Мои руки сомкнулись на груди в замок. Они дружно прекратили смеяться и застыли на месте.

Видимо, что-то такое отразилось на моем лице, отчего Катя с Артемом отскочили подальше от кухни, как ошпаренные, и скрылись в гостиной.

Тимофеев, пытаясь выглядеть трезвым, надувал губы и смотрел на меня. Он всё еще был босиком и в мокрой футболке, только его волосы вздыбились, как от удара током. Улыбаясь, он попытался их унять, почесывая тыльной стороной ладони.

Я разочарованно покачала головой.

С ужасным грохотом он захлопнул за собой дверь в кухню и почти твердой походкой подошел ближе, почти вплотную. От него разило одеколоном вперемешку с килькой. Над верхней губой, сквозь пробивавшуюся щетину, виднелись красноватые корочки — усы от соуса. К подбородку пристала хлебная крошка. Выглядело это, мягко говоря, забавно. И пахло так себе.

Я выпрямилась, заглядывая в его замутившиеся глаза.

— Саша, ты знаешь, — растягивая слова, начал он.

— Что? — озадаченно спросила я, освобождая руки, чтобы успеть поймать его.

Мне показалось, что он не совсем владеет собой. Точнее, пьян, как Харатьян, только старается не подавать вида.

— Во сне, — он оперся одной рукой на кухонный гарнитур, — я слышу твой голос.

— Правда? — улыбнулась я, заглядывая в его полузакрытые глаза.

— И я хочу вернуться в «Старую пристань». — Он замер. Казалось, что ему трудно устоять на ногах. — Греться горячим глинтвейном и просто держать тебя за руку.

Я чувствовала его дыхание и продолжала пристально смотреть, замерев, не отрывая ни на секунду глаз от его губ. Воздух меж нами накалился и словно застыл.

В следующую секунду он вплел пальцы в мои волосы и осторожно тронул мои губы поцелуем. Легко и чуть ощутимо. Я закрыла глаза. Мне понравилось это нежное прикосновение.

Внезапно он остановился и посмотрел на меня.

Я открыла глаза. Пауза длилась не дольше секунды. Настойчиво обхватив мою талию, Тимофеев с силой притянул меня к себе и вновь впился губами. Поцелуй получился горячим, страстным и в то же время невероятно трепетным. Я прижалась к нему грудью, и это объятие было очень возбуждающим. Биение его сердца обволакивало меня так, словно это было мое сердце. Кровь закипела в жилах, голова начала кружиться.

На пике чувств, когда тело было готово взорваться, а пульс уже звоном отдавался в ушах, он отстранился, чтобы вновь посмотреть на меня. Моё лицо горело, обожженное его щетиной.

Ласково проведя по моим губам подушечками пальцев, он шумно выдохнул:

— Прости… я не могу.

И рухнул к моим ногам.

В панике опустившись на колени, я поняла, что сыщик Тимофеев уже спит сном младенца. Положив его голову себе на колени, я присела на пол. Он зашевелился во сне, перевернулся на бок и поджал ноги. Его лицо было расслабленным и умиротворенным, тело горячим и таким уютным.

С полминуты я любовалась им, а затем улыбнулась, прижав руку к губам. Во рту еще ощущался необыкновенный вкус его поцелуя. Сладкий, горячий, приятный.

И не беда, что с привкусом кильки.

Мне трудно перепутать с чем-то другим это чувство. Ощущение неприязни, бессильной злобы на весь мир. В попытке раскрыть глаза на рассвете, ты уже знаешь, что пришел этот самый день. День пандемического неприятия окружающих, граничащего с ненавистью ко всему человечеству.

Не успел оторвать голову от подушки, как тебя уже раздражает всё происходящее, даже если ты один в пустой комнате на Земле Санникова за Полярным кругом.

Бесят, просто выводят из себя, хотя их нет рядом и ничего еще не сделали. Кто? Не знаю.