Случайный граф - Анна Беннетт

Через несколько часов, глядя на свое отражение в маленьком зеркале, стоявшем на столе в ее спальне, Фиона действительно почувствовала себя принцессой. Бирюзовое платье на ней было самым красивым в ее гардеробе, и Мэри сделала из ее волнистых волос нечто вроде букета из завитков, ниспадающих с затылка.

– Ты выглядишь прекрасно, Фи. – Лили положила свой заостренный подбородок Фионе на плечо и встретилась с ней взглядом в зеркале. – Лорд полностью подпадет под твое обаяние, если уже не подпал.

– Ты тоже замечательно выглядишь, – сказала Фиона. Два лица, смотревшие на нее из зеркала, отличались всем, от оттенка кожи до цвета глаз и формы рта. И все же озорное, чуть заговорщицкое выражение обоих лиц было поразительно схоже, не оставляя сомнений, что они сестры в истинном смысле этого слова. – Я думаю, что однажды мне придется нарисовать нас, когда мы выглядим именно так.

– Пожалуйста, – сказала Лили с улыбкой. – Думаю, мои волосы никогда еще не выглядели так хорошо, и я сомневаюсь, что это когда-нибудь повторится.

Позади них распахнулась дверь спальни, и, обернувшись, они увидели матушку, ураганом ворвавшуюся в комнату. Мэри следовала за ней, при этом одна шпилька у нее была зажата в губах, а другая – в руке, и она мужественно пыталась приручить непокорную прядь матушкиных волос.

– Достаточно, – прикрикнула матушка на горничную, глубоко вздохнув и посмотрев на падчериц. К груди она прижимала маленькую деревянную шкатулку с вырезанными на стенках розами.

– Матушка, вы раскраснелись, – сказала Фиона. – Вы хорошо себя чувствуете?

– Вполне. – Но руки у мачехи дрожали, когда она вытянула шкатулку, вручая ее Фионе. Та поднялась со стула и приняла ее.

– Что это?

– Открой и увидишь. – Когда Фиона заколебалась, матушка нетерпеливо вздохнула: – Ну же.

Сглотнув, Фиона подняла крышку на петлях и заглянула внутрь. Там, уютно устроившись на ложе из черного бархата, сверкало ожерелье из инкрустированных бриллиантами сапфиров, сияя, как отражение лунного света в волнах неспокойного моря.

Оно было восхитительно.

Оно захватывало дух.

Оно вызвало горечь узнавания.

Лили ахнула и прижала руку ко рту, а у Фионы в глазах появились непрошеные слезы:

– Ожерелье нашей матери.

– Если быть точной, ожерелье твоей матери, – поправила ее матушка.

Фиона твердо покачала головой и встретилась взглядом с Лили, в глазах у которой стояло волнение.

– Она была нашей матерью, – повторила Фиона. А Лили она сказала: – Никогда не сомневайся в этом.

– На нашем портрете она в этом ожерелье, – сказала Лили, всхлипнув. Она имела в виду картину, которую папа заказал всего за несколько месяцев до того, как их мать заболела, – картину, которая висела у них дома в гостиной. Фиона и Лили смотрели на нее почти каждый день своей жизни последние десять лет, и это была самая сильная физическая связь, которая была у них с матерью.

На картине их мать полусидела на кушетке, а Фиона и Лили, одетые в белые кружевные платья, сидели перед ней на мягких табуретах.

Лили до сих пор помнила часы, что они провели, позируя художнику. Он не меньше десятка раз просил их мать смотреть на него, а не на своих дочерей, прежде чем сдаться и написать то, что видел перед собой: любящий, ласковый и гордый взгляд матери, которая была полностью предана своим дочерям – обеим.

– Ожерелье есть на портрете? – небрежно спросила матушка. – Признаться, я не заметила. Ты найдешь в шкатулке пару подходящих к нему сережек.

Фиона поставила шкатулку на стол и осторожно достала ожерелье, удивившись его весу. Золото излучало тепло в ее ладонях, а драгоценные камни, казалось, светились изнутри.

В последний раз, когда она видела ожерелье вживую, оно украшало шею ее матери. После ее смерти Фиона решила, что отец спрятал драгоценности в безопасном месте. Там, где ему не пришлось бы видеть ярко-голубые сапфиры, которые, похоже, идеально подходили к цвету глаз его ушедшей возлюбленной.

Лили заглянула в шкатулку, достала серьги и поднесла их к свече, и свет отразился от сапфиров.

– Мне было интересно, где они, но я никогда не спрашивала у папы, боясь расстроить его.

Матушка прочистила горло:

– Да. Так вот, ваш отец доверил драгоценности мне, попросив, чтобы я отдала их тебе, когда придет время. Теперь, когда Фиона привлекла внимание графа, я думаю, она заслужила право носить их.

Фиона подавила волну гнева:

– Драгоценности нашей матери – это не приз, который можно выиграть. Это одна из последних вещей, которые связывают нас с ней. Именно поэтому они должны храниться у нас.

Матушка моргнула:

– Я ожидала, что ты проявишь немного больше благодарности и любезности, Фиона. Вот именно из-за таких неприглядных вспышек раздражения ты еще не замужем. Советую тебе надеть ожерелье и серьги сегодня вечером: они могут помочь тебе затмить любую соперницу, претендующую на любовь графа.

Фиона одновременно прикусила язык и взмолилась о терпении. Спорить с матушкой было бесполезно, а этот вечер был слишком важен, чтобы портить его ссорами. Кроме того, у них с Лили теперь была драгоценная частица их матери, которую они могли прижать к сердцу.

– Я надену ожерелье сегодня вечером, – сказала Фиона. – Лили, ты должна надеть серьги.

– Нет, – возразила Лили. – Ты должна надеть и то и другое. Это же комплект.

– Это мы с тобой комплект, – сказала Фиона уверенно. – Надень серьги, а потом поможешь мне с застежкой от ожерелья.

Матушка воздела руки к небу:

– Как вам будет угодно. Ваш отец недавно приехал и одевается к ужину. Увидимся в гостиной через четверть часа, не опаздывайте.

Некоторое время спустя, когда Фиона и остальные гости садились за обеденный стол, она коснулась руками камней на шее, надеясь, что они дадут ей мужество противостоять любым трудностям, которые готовил для них сегодняшний вечер.

Папа, сидя по левую руку от Фионы, похлопал ее по руке и сказал, как сильно он скучал по ней и Лили всю эту неделю. Хотя он и прибыл в Крепость позже, чем ожидалось, он приехал, как и обещал. И, в отличие от матушки, не обратил никакого внимания на плохое состояние дома. Он привык к производительным мельницам и функциональным конторам и ценил эффективность прежде всего. Поэтому скрипучие половые доски и обветшалые шторы едва ли могли огорчить его, и слава богу, ведь в Крепости было много изъянов.