Дети солнца - Светлана Шишкова-Шипунова

— Ну и как вы должны себя вести? – спрашивали мы у маленького Сашки.

— Открыть дверь в туалет, стать в дверной косяк, упереться руками–ногами и стоять.

— Нас когда в прошлый раз затрясло, — рассказывает в свою очередь Аринка, — папа ночью первым делом к нам кинулся, а мама, знаете куда?

— Куда? – в ужасе спрашиваем мы.

— Свою любимую вазочку держать!

К землетрясениям постепенно привыкли, хуже было с зарплатой. Чтобы прокормиться зимой, когда по полгода нет никаких выплат, пришлось ещё с лета завести и выкармливать кабанчика. Всякий выходной Сергей с другими офицерами рыбычил на океане, рыба – кижуч, горбуша, корюшка – была у них основным продуктом, они её и варили, и жарили, и вялили, и сушили, и консервировали. Сама Алла с другими жёнами офицеров все лето и осень собирала в окрестных лесах грибы (белые, подосиновики, опята) и ягоды – бруснику, княженику, жимолость. Из этих запасов приготавливали на зиму варенье, компоты, даже винцо своё.

Через несколько лет их ещё дальше вглубь полуострова заслали, в некий Вилючинск. Там старшего матроса Котю зачислили на службу в секретную часть при плавучем штабе, и стало ей хоть немного полегче: бумаги перекладывать – это вам не хлеб из печи тягать. Теперь она пекла его только дома, для своих. А в нескольких километрах, рядом с базой подводных лодок, хорошо ловились большие океанские крабы. Привезёт Сергей мешок таких крабов – на неделю есть, чем семью кормить.

Последние несколько лет жить на Камчатке стало совсем невмоготу. Алла писала нам отчаянные письма, мы собирали в ответ посылки с продуктами. Мама несла крупу и домашние закрутки, мы с Неллей покупали самую сухую колбасу, печенье–конфеты детворе, а больше что пошлёшь – посылка идёт долго, мясо испортится, фрукты потекут.

— Надо им уезжать оттуда, — все чаще говорили мы между собой.

И в письмах стали их уговаривать: возвращайтесь! А как вернёшься, как уедешь? Они же оба на военной службе. Да и как ни плохо там, а на большую землю ехать тоже боятся, как насмотрятся по телевизору, наслушаются по радио, что тут творится, в Москве и везде… Нет, говорят, мы уж лучше здесь останемся, у нас хоть в подъездах не убивают, и войны нет.

— Серёня, посмотри, где дети, что‑то их давно не слышно!

«Серёня» отлипает от телевизора и идёт искать детей – Аринку и Сашу, потом заглядывает к нам на галерею и доладывает:

— Котя, все нормально, они внизу, возле бассейна.

Мы сидим в полном расслаблении, прикрыв глаза и подставив лица слабым лучам зимнего солнца. Нет, хорошо все‑таки — тепло, тихо, морем пахнет, и мы снова вместе. Как когда‑то, как в детстве.

— Светка, может, ты нам ещё сказку расскажешь?

…Тогда это было так. Все трое устраиваются с ногами на мамином диване и наблюдают, как я чищу пылесосом палас. (Дело происходит на старой квартире, в бараке). Я вожу щёткой по паласу и в такт собственным движениям нараспев декламирую:

Царь с царицею простился,

В путь–дорогу снарядился,

И царица у окна

Села ждать его одна.

Ждёт–пождёт с утра до ночи,

Смотрит в поле,

Инда очи…

Иногда я нарочно замолкаю, предоставляя моим сёстрам самим закончить строфу, пора ведь уже запомнить, сколько раз им читано. Наизусть я знала три сказки Пушкина: кроме Мёртвой царевны, ещё о Царе Салтане и о Золотом петушке. Но сёстрам больше всего нравилось о Мёртвой царевне, особенно то место, где «королевич Елисей между тем по свету скачет…». Когда мне надоедало рассказывать им настоящие сказки, я начинала придумывать что‑нибудь сама, но забиралась в дебри, запутывалась и долго не знала, как закончить.

— Ладно. Конец я вам завтра дорасскажу.

Другим любимым нашим занятием были самодельные куклы. Вот я, уже довольно большая девочка, можно сказать, девица, сижу на веранде и, высунув от старания кончик языка, рисую на плотном картоне куколок – с косичками, с ручками–ножками, в кружевных трусиках и сорочках. Потом каждая куколка вырезается, и на неё «шьются» из бумаги разные красивые наряды. Мы играем в ателье. Мои сестры, а также их подружки выстраиваются к окну нашей веранды в очередь и делают мне заказы для своих картонных кукол.

— Сделайте мне, пожалуйста, бальное платье вот из этого матерьяла!

И протягивает мне золотистый фантик от конфеты. Я беру его, разглаживаю на столе, кладу на него куколку и по её силуэту «выкраиваю» ей бальное платье. Куклами обеспечены девочки не только нашего двора, но и всей улицы, и у каждой в запасе уже целая коробка нарядов.

Я хожу в детскую художественную школу, и рисовать для меня – одно удовольствие. Кроме кукол, я ещё рисую «на заказ» карадашные портреты моих сестёр и их подружек. Особенно мне нравится рисовать младшую сестрёнку, Женечку, но трудность состоит в том, чтобы уговорить её позировать. Она у нас слишком подвижная, шустрая, заставить её хотя бы несколько минут посидеть, не шевелясь, на стуле никак не удаётся, тут же вскочит и убежит. Так что Женечку я рисую по памяти.

…Во дворе нашего старого дома была небольшая полянка, к которой примыкал узкий проулок. Возвращаясь из школы, мы шли прямо по трамвайным шпалам и через этот проулок попадали к себе во двор. И вот первые сентябрьские дни 1963 года, я хожу уже в седьмой класс, мы идём из школы с двумя подружками, которых я не видела все лето, минуем наш проулок и видим, что на полянке во дворе стоит детская коляска, накрытая тюлевой накидкой.

— Смотрите, коляска! – говорит одна из моих подружек. – А у кого это ребёнок родился, не у вас?

— Да… нет… — почему‑то говорю я и краснею.

В коляске спит моя младшая сестра Женечка. Она родилась ещё 5 июня, ей уже три месяца. Но мне стыдно сказать подружкам, что мои мама и папа родили ещё одного ребёнка, и я делаю вид, что никакого отношения ко мне эта коляска не имеет.

На самом деле я обожаю эту девочку с первой минуты. Когда её привезли из роддома и спящую положили в эту самую коляску, я села рядом, на бабушкин диван, и сидела, не сводя с неё глаз, очень долго, пока она не проснулась. С тихим изумлением разглядывала я длинные чёрные реснички, пуговку носика в мелких белых крапушках, пухлые щёчки, нависающие над туго завёрнутой пелёнкой, и крошечный ротик, причмокивающий во сне. Когда она проснулась, обнаружились совершенно синие глазки, окончательно меня изумившие. Я полюбила её раз и навсегда.

Теперь нам с сёстрами не нужны были куклы – ни целлулоидные, ни картонные, теперь у нас была живая кукла. Мы не спускали её с рук, даже ссорились из‑за этого.

— Ты уже подержала, дай мне подержать.

Очень быстро мы научились все делать сами, без мамы – пеленать, подмывать, поить из бутылочки, укачивать спать. «Три няньки, одна лялька», — говорили про нас соседи. Чуть она научилась ходить, мы стали везде таскать её за собой. Мне было уже 14 лет, Нелле – 13, и когда я или она несли куда‑нибудь на руках свою маленькую сестричку, нам хотелось выглядеть ещё старше, нам даже хотелось, чтобы чужие люди думали, что это наш – мой или её – ребёнок.