Крест на башне - Андрей Уланов

Главной же ударной силой, продолжил Ревишин, согласно замыслу командования АВР, станет вновь образуемый 3-й десантно-штурмовой корпус. То есть — на этом месте господин генерал-полковник сделал эффектную паузу, — вы, господа, те, кто присутствует сейчас в этом зале! Касательно же того, как именно предстоит сие осуществить, вам через несколько минут подробно объяснит будущий командир корпуса, генерал-майор… а вот, кстати, и он!

Все дружно начали привставать, пытаясь получше разглядеть вошедшего. Лет тридцати пяти, высокий, с вытянутым лицом типичного английского лорда, он выхватил из поспешно протянутой адъютантом коробки два куска цветного мела и, не говоря ни слова, стремительно заскрипел ими по доске.

Я не просто скривился — меня даже хватило на тихий, но очень эффектный мучительный стон, за который я был вознагражден парой негодующих взглядов и полудюжиной понимающих. Однако дело было вовсе не в идиосинкразии к издаваемому мелками скрипу — хотя я и в самом деле терпеть не могу подобных звуков.

Дело было са-авсем в другом.

Этого человека я знал, и знал хорошо.

Дмитрий Синев, или, как называли его за глаза, разумеется, мои однокурсники, полковник Димочка, был, без сомнения, одним из самых талантливых тактиков, которых я когда-либо видел, но, с другой стороны, этот нервный, порывистый брюнет был также и одним из самых безоглядных авантюристов на моей памяти. И если в бытность его полковником эти порывы кое-как сдерживались вышестоящим командованием, то теперь, обретя вместе с погонами генерал-майора долгожданную самостоятельность, Димочка способен на многое… ох, на многое.

Я настолько погрузился в собственные воспоминания, что мне потребовалось серьезное усилие, дабы прервать их поток и сосредоточиться на происходящем у доски.

Теоретически схема операции, звучно поименованной — как явствовало из жирно подчеркнутой надписи — «Молот и наковальня», казалась весьма изящной и многообещающей. Высаживаемый с аэровагонов десант закрепляется на высотах в оперативном тылу противника, после чего последний начинает организованный, — или не очень, — драп и в процессе оного попадает под удар перешедших в наступление танков и мотопехоты. З-замечательно.

Оглядевшись, я увидел, что лица почти всех находящихся в зале офицеров светятся таким щенячьим энтузиазмом, что мне стало попросту стыдно. Поэтому, когда Димочка закончил изложение своего великого плана и поинтересовался мнением присутствующих, я, напрочь забыв о своем желании сидеть тише мыши и не высовываться ни под каким видом, вскинул руку, словно жаждущий вожделенной пятерки двоечник. И, разумеется, был вызван первым!

Собственно, у меня было всего два вопроса к автору шедевра… плюс надежда, что за прошедшие с момента нашей последней встречи три с половиной года я изменился достаточно сильно, дабы не быть опознанным своим, пусть и крайне мимолетно, но все же знакомым. В конце концов, я-то был всего лишь рядовым слушателем, а не восходящей звездой кафедры Академии.

Primo, я осведомился, известно ли его превосходительству о том, что несколько лет назад схожую до боли тактику под названием «вертикальный охват» попытались применить господа британцы на Африканском фронте. А если известно, то знает ли господин генерал-майор, чем эта попытка закончилась?

Улыбавшийся до этого мига Димочка враз посерьезнел и, вежливо прокашлявшись, признался, что да, разумеется, знает. Из двух зон высадки, намеченных англичанами, одна пришлась как раз на расположение танковой дивизии, переброску которой на данный участок фронта британская разведка позорнейшим образом прошляпила. В результате большая часть парашютистов из первой бригады погибла еще в воздухе, после того, как опомнившиеся от подобной наглости кайзеровские танкисты задрали кверху стволы зенитных пулеметов. А затем эта же дивизия, после короткого марш-броска, раскатала не успевших толком закрепиться десантников из второй бригады в тонкий блин — задолго до того, как «Кромвели» и «Кометы» сэра Александера сумели продавить немецкий фронт на сколь-нибудь значимую глубину.

Secundo же, я заметил, что изображенные им красно-синие овалы выглядят очень красиво. Но все же они не совсем верно отражают наличествующее на данный момент соотношение сил — для вящей правдоподобности синий овал необходимо было бы изобразить вчетверо большим. В переводе же с языка Пифагора это означает, что мы собираемся еще больше раздробить наши и без того невеликие силы. Противник же получает замечательную возможность изничтожить оные силы по частям, благо его вполне хватит на то, чтобы стереть в порошок «наковальню», одновременно с успехом отбивая стучащий по его обороне «молот». Это если командование синих решит последовать нашему примеру и также разделит имеющиеся у него силы. А оно запросто может и не делать этого, попросту проигнорировав горсточку окопавшихся где-то позади десантников, и заняться ими, лишь закончив выбивать наши бронечасти. Говоря еще проще — с чего он взял, что синие побегут?

Разумеется, такой наглости мне простить не могли. Не меньше десяти человек повскакивали на ноги, гневно вопрошая о том, кто вообще позволил присутствовать на столь важном совещании штатской штафирке с фельдшерскими нашивками, не говоря уже о том, чтобы давать оной штафирке высказывать свои дилетантские — читай, дурацкие — мысли.

Я приготовился облаять их соответствующим образом, но в этот момент рядом со мной встал Игорь, который твердым голосом заявил, что это он привел с собой кандидата в прапорщики — вот так новость! — Берегового. И что если высказанные оным кандидатом в прапорщики мысли кажутся присутствующим дилетантскими, то он, штабс-капитан Овечкин, охотно признает себя таким же дилетантом, потому как ему тоже хотелось бы услышать ответ на поставленный мной вопрос.

Возмущенные господа офицеры начали было разевать рты для второго залпа, долженствующего окончательно смести с лица земли меня вместе с моим защитником, однако им неожиданно помешал не кто иной, как сам Димочка, примирительно заявив, что ему, так же как и штабс-капитану, поставленные мною вопросы отнюдь не кажутся дилетантскими, наоборот, схожие мысли возникали у него в течение всей подготовки плана. Заставив таком образом половину аудитории замереть с отвисшими челюстями, генерал-майор неожиданно сменил тему и осведомился у меня: не прихожусь ли я каким-либо родственником его хорошему другу — еще одна потрясающая новость! — подполковнику Сергею Береговому, о котором он уже более полутора лет не получал никаких известий.

Опустив глаза, я сухо отозвался, что единственным известием, которое он мог бы получить о моем младшем брате, могло быть известие о его смерти.

Димочка, чуть смутившись, выдержал короткую, секунд в двадцать, паузу, а затем вновь окрепшим голосом принялся разъяснять вторую, скрытую сущность своего великого плана.

Для начала он поинтересовался, все ли из присутствующих помнят о так называемом Прорыве Мюллера? С разных концов аудитории донеслись утвердительные угугуки, однако генерал-майор счел за благо их проигнорировать и еще раз изложил господам офицерам подробности того злосчастного сражения: одна-единственная ушедшая в оперативный прорыв панцеринфантерная дивизия Мюллера настолько затерроризировала командование фронта своими шныряющими, казалось, повсюду мотоциклетными разведдрзорами, что у штаба создалось полное впечатление присутствия в нашем тылу чуть ли не всей группы Мантойфеля. И, если бы не удар под основание клина, четко проведенный корпусом Вяземского, единственного, наверное, генерала на всем фронте, сумевшего правильно оценить обстановку, последствия могли бы быть… вплоть до самых разнообразных.