Милая грешница - Виктория Александер

– А если ты слишком осторожен или слишком испуган, чтобы прыгать?

– Тогда сиди на месте, – сказал Хелмсли. – В одиночестве.

Джудит и сама не знала, сколько времени простояла, глядя на дверь, закрывшуюся за Гидеоном. Она не заметила также, как опустилась в ближайшее кресло, продолжая глядеть на дверь. Она не заметила, когда вошел дворецкий, спросил, не требуется ли ей что-нибудь еще, а потом ушел, пожелав ей спокойной ночи. После ухода Гидеона она долго не чувствовала, как летят минуты, проходят часы. Она словно оцепенела, как будто пробыла на воздухе в очень холодную погоду. В глубине души она была даже рада тому, что ничего не чувствует, и надеялась, что если не будет двигаться, то все еще, возможно, будет хорошо. И ей никогда больше не придется ничего чувствовать.

И когда она решилась наконец сделать осторожный вдох, на нее неожиданно обрушилась боль, похожая на ту, которую она испытала, узнав, что Люсиан ей неверен. А еще больше похожая на ту, которая охватила ее, когда он умер. Однако, если говорить правду, остроту боли тогда несколько смягчало чувство облегчения. И это вызывало угрызения совести. Образовывался некий порочный круг боли и облегчения, чувства вины и угрызений совести. Причем и тогда, и сейчас виновата в этом была только она.

Гидеон был прав, но ведь она всегда знала правду. Она не оставила свое прошлое в прошлом. И она не имеет в виду свои приключения. Какими бы приятными они ни были, какими бы милыми людьми ни были Джонатан, Гарри и Сэмюел, время, проведенное с ними, не имело никакого значения. Она не допускала, чтобы оно стало для нее важным. Наблюдательная Сюзанна была права: ее приключения могли бы стать чем-то более значительным, если бы она не заканчивала их до того, как они перерастут во что-то серьезное. Во что-то постоянное. Почему же в таком случае она позволила Гидеону стать кем-то особенным, чем-то драгоценным, чем-то неожиданным? Может быть, она просто утратила по отношению к нему бдительность? В конце концов, они были знакомы уже несколько лет. Разве можно было ожидать, что в один прекрасный день ты заглянешь в темные глаза едва знакомого человека и тебя охватят желание, страсть и прочие эмоции, которые, как тебе казалось, ты больше никогда не испытаешь, а возможно, и вообще никогда прежде не испытывала? Le coup de foudre. Удар молнии. Заглянешь в эти глаза и вдруг неожиданно увидишь родственную душу, пусть даже осознаешь это лишь потом, когда услышишь, как звучит его смех, почувствуешь его прикосновение и оценишь тепло его сердца. Но если Гидеон был ее родственной душой, то кем же был Люсиан? Ужасной ошибкой?

В самой глубине души она это тоже знала. Но всегда было гораздо проще не думать об этом, не смотреть правде в глаза. Если бы их брак не был ошибкой, если бы она была такой женой, которую следовало иметь Люсиану, такой женой, какой ей следовало быть, то он не лишил бы себя жизни. Если бы она не защищалась, если бы не заперлась от него в своих комнатах, если бы не угрожала уйти от него, то, возможно… Но такова уж она была. Она не могла измениться, как не могла изменить свое прошлое. Она считала себя виновной в смерти Люсиана. И готова была понести за это наказание. Она не просто не выйдет больше замуж и проживет свою жизнь в одиночестве, она проживет ее, сознавая, что не может быть вместе с человеком, которому отдала свою душу.

Давно пришло время закончить и это приключение. При одной мысли об этом у нее разрывалось сердце. Было совершенно ясно, что Гидеон ее так просто не отпустит. Придется не оставить ему выбора. В конце концов, это было частью их договоренности. И он, отказавшись подчиняться прочим ее условиям, все-таки согласился с тем, что один из них может положить конец их отношениям, не предъявляя никаких претензий друг к другу. И что бы он теперь ни говорил, она сможет настоять на соблюдении этого условия.

А потом она исчезнет, навсегда испарится из его жизни. Она сказала Сэмюелу, что не станет спасаться бегством, но бегство с Гидеоном было далеко не одно и то же, что бегство от него. Сейчас бегство казалось ей отличной идеей. Это гораздо лучше, чем то и дело сталкиваться с Гидеоном, что, несомненно, будет происходить, если она останется в Лондоне. Она не имела желания видеть другую женщину – молодую, непорочную, идеальную во всех отношениях, – на которой он в конце концов женится. И детей, которые у него, конечно же, будут и которые наверняка унаследуют его немного озорную, невероятно привлекательную улыбку. И уж конечно, ей совершенно не хотелось, чтобы он видел, как она меняется с годами. Чтобы он видел, как она стареет и переходит из разряда цветущих женщин в разряд тех, о которых говорят «В молодости ее считали настоящей красавицей». И, что еще хуже, видеть, как меняется выражение его глаз всякий раз, когда они случайно встретятся взглядами и он смутно припомнит, что когда-то, много лет назад, они знали друг друга. Такое наказание было бы слишком жестоким даже за ее прегрешения.

Но она будет продолжать жить. И пусть в ее сердце останется пустота там, где прежде был Гидеон, пусть ее приключение с ним будет теперь прошлым, которое она не в состоянии пока оставить в прошлом, она, несмотря на все это, выживет. Она пережила смерть родителей, изнасилование собственным мужем и его неверность, потом его самоубийство, десять лет ощущения собственной вины и ненависти со стороны его сестры. Много ли значит по сравнению со всем этим просто разбитое сердце? А вот боль – это уже совсем другое дело.

– Прибыла леди Честер, милорд, – объявил Уэллс абсолютно бесстрастным тоном, который явно противоречил тому факту, что он сам, как и все остальные слуги в доме Гидеона, был отлично осведомлен о возможности визита леди Честер к лорду Уортону.

– Очень хорошо, – сказал Гидеон, с облегчением вздохнув, возможно, впервые с тех пор, как последний раз видел Джудит три дня тому назад. Точнее, три дня, пятнадцать часов, двадцать семь минут назад, плюс-минус одна минута. Он предполагал подождать еще один день, а потом ворваться к ней в дом, схватить ее в объятия и заявить, что не может больше ни дня без нее прожить – Пригласи ее войти.

Уэллс, кивнув, ушел.

Гидеон поднялся и направился к двери. Потом он остановился, встал перед письменным столом, небрежно опираясь на него. Он перевел взгляд на камин и подумал, что, может быть, лучше встать возле него. Пропади все пропадом! Гидеон в отчаянии вздохнул. Ну не смешно ли это? Что он делает? Естественно, он с нетерпением ждет встречи и даже немного побаивается ее, но ведь это неудивительно. Единственная причина, объясняющая, почему он ждал столько времени, заключалась в том, что он и Хелмсли пришли к выводу, что Джудит должна сама решить, как ей жить дальше. Было чертовски трудно набраться терпения и ждать, пока она примет это решение, но Гидеон понимал, что у них не может быть будущего, пока она не примирится со своим прошлым.

Теперь, слава Богу, она, кажется, это сделала.

– Добрый день, лорд Уортон, – сказала Джудит, с самым беззаботным видом входя в комнату. Это был хороший признак.

– Добрый день, леди Честер. – Он подавил усмешку и незаметно кивнул Уэллсу, который выскользнул из библиотеки, тихо закрыв за собой дверь. – Джудит. – Он шагнул к ней с явным намерением заключить ее в объятия.